Владимир Ропшинов - Князь механический

– В диковинку, – признался Романов.

– Тут до цеппелинов дела были, – сказал инвалид, – ночью на улицу не выйди: сейчас к шпане на нож попадешь. Сам знаешь, сколько здесь всякой сволочи в революцию да после войны расплодилось. А теперь, видишь, порядок.

Он поднялся.

– Пойдем дальше.

Почти цепляя головой низкие кирпичные своды подвала, Романов пошел за инвалидом. У тяжелой металлической двери с резиновым уплотнителем, какие ставили во многих петроградских домах во время войны на случай немецкой газовой атаки, они остановились. Инвалид повернул круглую ручку, отодвигавшую засов, потянул на себя дверь и пустил Олега Константиновича внутрь.

Когда князь зашел, инвалид щелкнул выключателем и включил свет. Несколько столов с приборами – увеличительные стекла на штативах, тиски и зажимы на коленчатых соединениях, непонятные устройства с циферблатами и лампами на тонких высоких ножках стояли посреди комнаты. В самом конце была большая, похожая на камин плавильная печь. Ее кирпичная труба шла вдоль стены и уходила в потолок – вероятно, это она возвышалась над домом. Механические руки и ноги лежали на полках вдоль стен. Искусственные кости, оплетенные тонкими металлическими тросиками, которые хирурги прикрепляли к концам нервов, чтобы хозяин мог управлять своими стальными конечностями так же, как прежде управлял живыми. Маленькие, но сильные гидравлические поршни вместо мышц по приказу металлических нервов сгибали и разгибали стальные кости. Усилие им придавал через систему шестеренок пружинный механизм, который инвалид должен был заводить сам. Романову случалось видеть такие протезы прежде: Императорское общество призрения увечных воинов бралось поставить их всем, лишившимся за отечество рук или ног в Германскую войну. Но из-за нехватки средств удалось сделать только несколько сотен операций – наиболее достойным ветеранам, явившим особенную доблесть на поле брани. Так – железными руками и ногами вместо настоящих – государь наградил тех, кто принес ему славу и могущество. И это было хорошей наградой, потому что у многих после войны не было вообще никаких.

Кроме той двери, в которую он зашел, была еще одна. Романов толкнул ее. Комната за ней походила на хирургическую операционную залу. В середине ее, под лампами, стоял покрытый простыней стол, выложенный кафелем пол был с небольшим уклоном для слива воды, а вдоль стен – белые стеклянные шкафы с пузырьками. Латинские названия на этикетках ничего не говорили князю, но на каждой из них стоял штамп: «Имп-ский инст. экспер. мед-ны». Пахло хлоркой, формалином и прочими больничными запахами.

– Здесь люди будут превращаться в машины, – услышал он за спиной голос ударника, – в мастерской, которую ты только что видел, мы делаем им новые ноги и руки, а здесь будем пришивать.

– А кто будет пришивать? Ты?

– Зачем же? Доктора пришьют. Мы заплатим – они пришьют и не спросят.

– А откуда у тебя деньги?

– Дают.

– Полиция дает?

– Разные дают.

– И все они, – Романов кивнул наверх, – станут машинами?

– Все они ради этого пришли, но не все смогут. Мы будем делать им не только руки и ноги. Мы будем ставить им новые сердца, механические сердца, пускающие по венам химическую кровь, не дающую умереть ни одной клетке организма. Но новую душу дать не можем – они сами должны подготовить свою для того, чтобы стать машиной.

Романов внимательно посмотрел на ударника.

– И что же, есть доктора, которые умеют ставить людям механические сердца?

– Докторов, которые умеют, положим, нет, – так же пристально глядя на князя, сказал ударник, – но мы других научим. Не боги горшки обжигают.

– И многих людей ты превратил в машины?

– Пока ни один не готов. Но мы подождем. Время есть. А теперь пойдем наверх. Тут ты видел все, и больше смотреть нечего.

Они пошли наверх тем же путем, которым спустились, мимо урчащей газовой машины.

– И ты каждому встречному все это показываешь? – спросил князь. Он шел первым, подставив ударнику спину. Конечно, был риск, что его, увидевшего коммуну изнутри, теперь не выпустят отсюда живым. Он уже несколько минут обдумывал эту мысль и не мог найти ответа: зачем тогда вообще нужно было его сюда заманивать и все показывать. Поскольку ответа он не находил, значит, и вся логическая цепочка была неверной. Значит, его не убьют.

– Нет, не каждому встречному. Но тебе решил показать.

Олег Константинович удивленно посмотрел на ударника, но тот отвернулся, чтобы не отвечать. Они поднялись по лестнице и, пройдя через чайную, вышли в коридор.

– Погоди, – сказал вдруг ударник, – постой тут минутку.

Он вернулся обратно в залу. Романов огляделся по сторонам. Крашенные блестящей масляной краской стены, яркие, без пыли, лампочки, чистый пол, ничего лишнего и личного. В противоположной от входа в чайную стене была небольшая, ничем не примечательная дверь. Романов открыл ее: это была размером с клозет комнатка, освещенная стоявшей на полу лампой. С ее потолка спускалась веревочная, как для казней, петля, а в полу были створки, открывающиеся под ногами приговоренного. Рядом из стены торчал рычаг, которым они, очевидно, и открывались. На стене висела табличка из двух колонок – соотношение длины веревки и массы тела. При слишком короткой веревке шейные позвонки могут не сломаться, и тогда смерть будет долгой и мучительной, от удушения. Князь вздрогнул и поскорее закрыл дверь. Из чайной вышел ударник с клочком бумаги, на которой большими, как обычно пишут малограмотные, буквами был написан какой-то петроградский адрес.

– Когда станешь меня искать, – сказал он, протягивая бумажку, – я для таких случаев каждый день в кабаке по этому адресу с 5 до 6 часов сижу. А сюда не приходи, без меня тебя не пустят.

Они пошли к выходу. Сзади скрипнула дверь – князь повернулся и увидел, что в комнату, куда он только что заглядывал, быстро, словно боясь быть увиденным, забежал какой-то человек.

Такой была созданная Семеном Петренко, по настоящему имени Климом, увечным ударником, потерявшим свои ноги и руки за государя и получившим от него железные, коммуна. Вставали в ней по звонку начиная с 5 утра, каждая комната – на 5 минут после предыдущей, чтобы все могли по очереди сделать утренний туалет. Завтракали все вместе в чайной и рассказывали друг другу свои сны о машинах. В снах всегда было много механизмов, и заканчивались они обязательно хорошо. Затем все одевались и шли работать. Работали одной большой артелью, доверяя старшинство в ней инвалиду, в котельном цеху Петроградского металлического завода на Арсенальной набережной, ходу до которого было с полчаса.

Возвращались все с завода одновременно, уставшие, но довольные, с запахом махорки и пота. После позднего обеда, приготовленного остававшимися в доме поварами, наступало время, которое инвалид называл культурным досугом. Как говорил сам Петренко, любой в это время может пойти куда захочет, но все шли только в чайную. Сначала была лекция – нехитрая, как раз на такую аудиторию. Как правило, из естественных наук либо истории. Потом все брали свои стулья и выстраивали их кружками, по 10–15 в каждом круге. Те, кто хотел, садились в центре этих кружков и рассказывали про себя: что их заботит, почему они хотят стать машинами, от чего отказались в своей прошлой жизни. Остальные слушали, и каждый должен был высказать свое мнение, совет либо замечание. Сам инвалид ходил между группами и слушал. Если вдруг желающих сесть в центр кружка не хватало, он садился сам и рассказывал о себе.