Владимир Ропшинов - Князь механический

Каждый день под вечер приводили продажных женщин. Инвалид не только не запрещал встреч с ними, но и одобрял их. Но на входе в дом каждой надевали на голову мешок с прорезями для глаз, в котором она и оставалась все время нахождения в коммуне. «Это от любви, – объяснял ударник, – против естества своего идти неправильно, а вот любовь в нашем деле – лишняя. Как сказано: прилепится муж к жене, и не оторвать».

Перед сном все снова собирались в чайной, и каждый по очереди рассказывал, сколько мыслей он за сегодня посвятил темам «противным». «Противными» были все мысли, кроме тех, что о себе, своих товарищах и машинах.

– А что, – спросил князь уже перед дверью, – женщин к себе совсем не берешь?

Инвалид внимательно посмотрел на него.

– Да есть тут одна, – сказал он, – я не хотел брать, да умолила. Но предупредил: чтоб сама на мужиков не глядела и к себе никого на версту не подпускала. Хоть что-нибудь узнаю – сразу погоню. Да ей, впрочем, не хитро воздержаться, она из монастыря сюда прибежала. Все, говорит, мне в монастыре хорошо, одна беда: не хочу лбом перед деревяшками об пол стукать, не верю я в них. Ну а у нас, значит, научные знания.

– И тоже машиной хочет стать?

– Хочет, – кивнул ударник, – в числе первых станет. Хорошо свою душу к этому подготовила, хоть и баба.

Инвалид не сказал князю, что пошел на риск разложения коммуны и разрешил женщине остаться, поселив ее в отдельную комнату в мансарде, потому что сам приходил к ней почти каждый вечер после отбоя. «Заголяйся», – говорил он ей с порога. Она покорно откладывала книгу, пересаживалась на кровать и задирала подол юбки. За себя инвалид не боялся, точно зная, что никогда не полюбит ее. Насчет остальных немного беспокоился, но, с другой стороны, видел в этом хороший механизм отсева: женщина сообщала ему обо всех, кто на нее заглядывался. Она ведь тоже не хотела ничего, кроме как стать машиной.

Автомобиль со штандартом начальника Главного артиллерийского управления подъехал к деревянному мосту, ведущему с набережной Адмиралтейского канала в Новую Голландию. Лед под мостом и вокруг всего острова был взорван, но вода уже успела покрыться тонкой коркой, и сверху намело снег. От его прочного у берега края к середине осторожно шел солдат, обвязанный вокруг пояса веревкой, которую с суши держали товарищи. Он должен был заложить новый заряд – при такой температуре воздуха в Петрограде лед приходилось взрывать по несколько раз в сутки, так что солдаты караульной роты не отдыхали, закладывая заряды то в одном, то в другом месте. Так они защищали остров не столько от тех, кто хотел бы подойти к нему по льду – прожектора на башнях насквозь просвечивали пространство канала, – сколько от вражеских ныряльщиков, которые могли проникнуть в Новую Голландию через один из ее многочисленных подводных выходов для субмарин. Толстый лед невозможно ни просветить, ни, в случае нужды, прострелить из пулемета.

Въезд на мост был перегорожен шлагбаумом. Караульный выскочил из домика охраны. Он выбежал на минуту, поэтому был в обычной шинели, без нелепой шубы, огромных валенок и прочих тряпок, в которые кутаются караульные, дежурящие под открытым небом, и которые превращают их из солдат в каких-то нищебродов.

Справляться, кто сидит в автомобиле, было не положено; он удостоверился только, что за рулем – настоящий шофер генерала Маниковского, отдал честь и вернулся обратно, поднять шлагбаум.

По деревянному мосту машина поехала на остров, и два прожектора, шарящих по льду, равнодушно скользнули по ее крыше. На той стороне медленно отворились ворота в длинном, во всю северную сторону треугольного острова здании, построенном уже после войны в духе триумфального неоклассицизма. Осененные бронзовыми лавровыми венками в вытянутых руках бронзовых солдат-ударников в противогазах и касках на портике, генерал Маниковский и митрополит Питирим въехали в Новую Голландию, особую военную лабораторию Главного артиллерийского управления. Никто не останавливал их больше, но зоркие глаза внимательно изучили всех сидевших в автомобиле – невидимой охране было разрешено гораздо больше, чем видимой. По совету генерала Питирим, и так ехавший в штатском, закрыл лицо ладонями.

Двор Новой Голландии был со всех сторон окружен корпусами из нештукатуреного красного кирпича и освещен прожекторами, стоявшими на мачтах по периметру. В маленькой гавани посреди острова, от незамерзшей воды которой валил пар, была пришвартована субмарина, и солдаты на руках заносили в нее какие-то капсулы. В закуточке у стены среди пустых бочек стоял английский танк, захваченный на Балканах у турок и вывезенный в страшной тайне в вагоне санитарного поезда, – у него был интересовавший русских инженеров гидравлический привод башни. Глядя, как он стоит с разрезанным прямо по белому полумесяцу в красном квадрате бронированным бортом и ничем не прикрытый, Маниковский поморщился: если англичане узнают, выйдет большой скандал. Хотя английское правительство, кажется, официально отрицало свою помощь воюющей с Россией Турции.

– А где же виселицы? – спросил, с любопытством глядя сквозь стекло, Питирим. – Разве в Новой Голландии не совершаются тайные казни?

– Там, за круглой тюрьмой, – махнул рукой Маниковский.

Питирим вздрогнул.

– Шутка, – помолчав, сухо сказал Маниковский, повернувшись к Питириму и пристально глядя ему в глаза, – тайные казни не совершаются в России. Их выдумали, чтобы при дворе не умышляли на государя.

– Ха-ха-ха, хорошая идея, – натянуто засмеялся Питирим.

Автомобиль остановился перед круглым кирпичным зданием – старинной матросской тюрьмой.

– А я раньше думал: как же это у Алексея Алексеевича все его хозяйство в нескольких домиках на Новой Голландии помещается, – делано развязно говорил Питирим, спускаясь вслед за Маниковским вниз по лестнице в подземный бункер под круглой тюрьмой, – и много у вас этажей вниз?

– Много, – ответил Маниковский.

Спуск был довольно широким, с каменными ступенями, и скорее походил на черную лестницу доходного дома, отличаясь от нее лишь чистотой и тем, что на площадках стояли часовые с винтовками. На третьем этаже вниз генерал толкнул дверь и пропустил вперед митрополита, который, едва заметно вздрогнув, пошел первым.

Там был коридор с высокими потолками, сделанными специально, чтобы на людей, работающих здесь, не давила вся тяжесть земли над ними, и их разум, такой ценный, оставался в работоспособном состоянии. Для этой же цели в кадках стояли пальмы, немного нелепо смотревшиеся на фоне побеленных железобетонных стен. Люди, в военной форме и штатском, выходили из дверей и шли по коридору в другие двери. Все это было так похоже на обыкновенное присутственное место, что Питирим совсем забыл свой страх.