Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – штатгалтер

Я сказал «когда», а не «если»! Когда победим небесную нечисть, у этих лордов, пожелавших отсидеться в своих гнездах, пока будем проливать кровь в самой жестокой в истории битве, будет реквизировано все, даже имена!

Он сказал серьезно:

— Народ это поймет, ваше величество.

— Потому, — велел я чуть строже, — сейчас не церемоньтесь. Кого удастся схватить — уничтожайте на месте. Остальных запугивайте сильнее, ужасы рисуйте пограндиознее.

Он кивнул.

— Все понятно, Ваше Величество. Тогда все те чистки, которые проведем, после победы покажутся королевству ласковым почесыванием.

— Вот-вот, — сказал я хмуро, — какое это счастье, сказал один философ, когда тебя понимают.

— Приходится, — ответил он со вздохом. — Мы не можем позволить, чтобы народ увидел ваши руки по локоть в крови и плоть младенцев на зубах.

— Мудро, — сказал я. — Не люблю вмешиваться в свои личные дела, пусть расхлебывают другие. Что-то у вас шляпа какого-то странного фасона, граф.

— Ваше Величество, мы вправе мыслить иначе, чем вся эпоха, но не вправе одеваться иначе!

— Конформист, — буркнул я. — Хотя лучше быть им в одежде, чем... Граф, пока отдохните с дороги, я приведу тут все в порядок... прежде всего свои мудрые, но какие-то неотесанные мысли, потом выберем короткую и прямую дорогу к победе.

Он поклонился.

— Ваше Величество...

Я все еше работал с бумагами, когда дверь кабинета беззвучно отворилась, я прислушался, сказал с удовлетворением:

— Бабетта...

За спиной весело прозвучал приближающийся голос:

— Я что, громко топала?..

— Благоухаешь, — ответил я, поворачиваясь. — Всеми фибрами. Ты мой луч света в темном и мрачном царстве. Дай на тебя хоть посмотреть... Сколько всяких морд насмотрелся...

Она сказала весело:

— Можешь даже потрогать. Ты что-то невеселый, даже усталый. Впервые, кстати, вижу тебя усталым. Что-то особенное?

— А ты как думаешь?

— Думаю, — ответила она, — очень особенное.

Я кивнул ей на кресло напротив, однако она легко и просто села мне на колени, но не прижалась таким зовущим телом, а даже отодвинулась и всматривалась в мое лицо внимательно и с сочувствием.

— Ты одна мне ростом вровень, — сказал я невесело, — стань же рядом брови в брови...

Она посмотрела с интересом.

— Ростом вровень?

— Чтобы женщина, — объяснил я, — была одного роста с мужчиной, она должна быть ему по плечо. Как вот у нас. У тебя какой рост?

Она поджала губы.

— Еще спроси, сколько я вешу и сколько мне лет! Благородному человеку достаточно знать о подруге, что она родилась.

— А ты разве подруга? — спросил я.

Она сказала мягко:

— Хотела бы ею быть. Или хотя бы стать. Честно!

— Разве мы не политики? — спросил я. — А в политике приходится делать много такого, чего не следует делать.

— Между друзьями?

— Между друзьями, — согласился я. — Разве в политике есть место для дружбы?

Она посмотрела очень внимательно, я со всей твердостью выдержал ее испытующий взгляд.

— Я не верю, — сказала она так же мягко. — Не верю, что ты говоришь серьезно. Ты не такой, Рич! Самое смешное, и я не такая. Мы оба с удовольствием играем в эту жестокую и увлекательнейшую игру, бахвалимся своим цинизмом и пренебрежением к морали и общепринятым нормам... простых людей, хотя мы недалеко от них ушли, но это нравится только сначала, когда наслаждаемся как бы свободой от родительской опеки...

Я слушал внимательно, а когда она остановилась и смотрела в ожидании реакции, сказал так же мягко:

— Спасибо. Правда, спасибо. Очень хорошо сказала. С чувством и проникновенно. Смотри, моя скупая мужская слеза уже почти готова пролиться и прожечь столешницу.

Она улыбнулась. .

— Да ну тебя! Все сводишь к шуточкам. Неужели трудно поверить, что я говорила серьезно?

— Поверить нетрудно, — сообщил я. — Но опасно.

— Ах, Рич, — сказала она с укором, — мне, конечно, все равно, что ты про меня думаешь, но я хочу знать, какого ты обо мне мнения!

— Сама знаешь, — ответил я.

— Какого?

— Нет уж, — возразил я. — Сказанное слово вслух есть ложь, тебе это знакомо. Потому не будем друг о друге. Надеюсь, ты сумеешь переместиться на Юг в безопасное место, когда Багровая Звезда рухнет на землю всей смертоносной тяжестью?

Она посмотрела исподлобья.

— А ты?

— Мужчины должны принимать вызов, — ответил я.

— Ты не поверишь, — ответила она раздельно и глядя мне в глаза, — но такие есть и среди женщин.

— Верю, — сказал я и даже хотел назвать несколько имен великих женщин, но это значило бы чуточку обесценить ее гордые слова, и я только повторил: — Верю, Бабетта. Ты как раз такая. Как я понимаю, ты уже успела побывать за эти дни на Юге?.. Как здоровье императора?

Она улыбнулась.

— Он в полном здравии. Но, учти, я не была на Юге.

— Да? — переспросил я в сомнении. — А пахнет Югом. Впрочем, это неважно, ты сама вся южная и знойная.

— Ой, — сказала она счастливо, — я уже раздеваюсь!

— Только попробуй, — пригрозил я. — Наиболее близким лордам я разрешил входить без стука. В смысле, без объявления церемониймейстером всех титулов.

Она посмотрела с укором.

— Ну так это же наиболее близким... Или и близким нельзя видеть меня во всей красе? Что, я уже некрасивая?

Посмеиваясь, я сотворил широкое блюдо и горку разных пирожных, с женщинами лучше всего проходит этот нехитрый фокус, затем на противоположных краях стола возникли два дивных фужера с вином немыслимого здесь аромата и вкуса.

— Намек поняла, — произнесла она так же легко и, соскочив с моих колен, тут же плюхнулась в кресло. Ее пальцы осторожно подняли фужер за тонкую ножку.

— Кажется, — произнесла она задумчиво, — я понимаю, почему никто из наших магов, даже самых-самых, не смог сотворить ничего подобного.

— Пытались? — поинтересовался я.

Она кивнула.

— А ты как думал?

— И почему же?

— Магия творит только то, — пояснила она, — что человек очень хорошо знает, чем пользовался, часто держал в руках, считает привычным и обыденным.

— В этом ее отличие от науки, — пробормотал я, — вот почему цивилизации, основанные на магии, обречены.

Она вскинула брови.

— Странное утверждение. А что тогда не обречено?

— Основанные на других принципах, — ответил я уклончиво. — Бабетта, это хорошее вино.

— Знаю, — ответила она. — И хотя мужчины отвратительно однообразны в еде и напитках, но ты всегда творишь новые. Это пугает.

— Почему?

— Страшно представить тот мир, — произнесла она, ее плечи зябко вздрогнули, — в котором такое изобилие. Рич, ты кто?

— Мыслящий тростник, — ответил я привычно, — и двуногая птица без перьев. Правда, уже с плоскими ногтями. Знаешь, мужчины обожают поговорить о себе и когда о них говорят другие, но все же мы смиряем себя и говорим о ваших прелестях.