Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

Потом снова об ученых, но только о физиках. Потом о немецких генералах, участвовавших в заговоре сорок четвертого, потом о войне на Тихом океане… И снова о политиках. Об оружейниках — тут Торопов, злорадствуя, подробно, насколько мог, написал о промежуточном патроне и даже немного пожалел, что о командирской башенке на танках можно не писать — у немцев с этим все и так в порядке.

Немцы работали с его записками, это понятно. И это обнадеживало. И сулило очень неплохие перспективы.

В одно из воскресений, после завтрака, Краузе вдруг спросил как о чем-то само собой разумеющемся: «Бабу худую привезти или предпочитаешь полных?»

— Стройную, — не задумываясь, ответил Торопов. — Блондинку.

Действительно, чего тут стесняться? Он — мужчина, имеет определенные потребности. И женщина — баба, как выразился Краузе, — ему не помешает. И о статусе тоже стоит подумать, положено — пусть привозят.

Проститутка, кстати, оказалась так себе. Да, стройная, даже излишне, но не первой молодости, с прокуренным голосом, не понимающая ни слова по-русски… Кроме того, бельишко у нее, мягко говоря, было непривычного фасона, а когда оказалось, что брить подмышки и прочие разные места в привычку у дам этого времени еще не вошло, Торопов чуть не отказался от услуг прелестницы. Потом немного выпил, успокоился и даже получил удовольствие.

В конце второй недели его пребывания в пригороде Берлина, в субботу, Нойманн неожиданно принес пакет с серой формой СД и приказал ее надеть. Без объяснений — просто бросил бумажный пакет на кровать и объявил, что через пять минут Торопов должен быть готов. Когда Торопов оделся, штурмбаннфюрер поправил на нем галстук, поставил к белой стене стул, приказал садиться и сделать умное лицо. Насколько это возможно в вашем случае, с вежливой улыбкой добавил штурмбаннфюрер.

Вошел Пауль, принес с собой фотоаппарат на деревянной треноге. Не студийный ящик, а относительно небольшой, компактный фотоаппарат со вспышкой. Кажется, «лейка». Непатриотично, подумал Торопов.

— Смотрим сюда, — сказал Пауль, наводя объектив на него. — Улыбку убери, идиот!

Торопов придал лицу серьезное выражение, хотя в душе ликовал и даже беззвучно орал от радости.

Не в некролог же они поместят эту фотографию, правда? Не к приказу о расстреле подколют. Для документов, как пить дать. Для настоящих документов, в которых Торопов будет обозначен как официальный сотрудник СД.

Так, а не иначе.

Для фотографии на пропуск можно было сфотографироваться и в штатском, ведь так? А если его для этого нарядили в форму…

Торопов посмотрел на левую петлицу мундира — четыре кубика и две полоски внизу. И погоны с… как это?.. С одной «шишечкой». Что-то офицерское… Торопов мысленно выругал себя за то, что не выучил в свое время немецкие знаки различия. Даже когда несколько раз искал их в справочниках — ничего не запомнил.

— Обер-штурмфюрер, — сказал Нойманн, заметив взгляд Торопова. — Старший лейтенант. У вас же там было звание? Офицер запаса? Кто?

— Лейтенант.

— Ну, мы вас повысили в звании, имейте в виду. — Нойманн протянул руку, словно собирался по привычке снова хлопнуть Торопова по плечу. — Ладно, полюбовались и хватит. Снимайте форму, переодевайтесь в свое и — за работу.

По плечу Нойманн не хлопнул — побрезговал, наверное. Снятую форму унесли, а фотографию Торопову так и не показали.

И ладно, подумал Торопов. Я потерплю. Ведь фотку сделали, значит, понадобится. И скоро. На дворе конец июля. И не просто июля, а июля тысяча девятьсот тридцать девятого года, до начала войны осталось чуть больше месяца. Пора бы и решить — начинать ее или нет. Может, в свете информации, полученной от Торопова, получится придумать что-то другое? Не хотелось бы, если честно. Зачем менять историю там, где она полностью соответствует интересам Германии.

Если вдруг фюрер примет решение отложить операцию «Вайс», то все — информация от Торопова перестает быть практической и переходит в область теории. Он уже не сможет предсказать дальнейшее течение событий, а будет просто раз за разом перечислять имена, фамилии, изобретения и открытия…

Интересно, все еще лежа с закрытыми глазами, подумал Торопов, а как будет выглядеть изменение истории? Понятно, что не так, как это только что было в его сне. Естественно, это произойдет быстро и незаметно.

Как переключение каналов в телевизоре. Щелк — все уже по-другому. Никто ничего и не почувствует…

Был какой-нибудь Рабинович главой банка — и просто исчез. Потому что его дедушка умер от тифа в Аушвице, а бабку благополучно расстреляли в Киеве. Или Абрамович… А кто-то из русских, какой-нибудь олигарх, вдруг окажется дворником. Будет забавно: вернуться в две тысячи двенадцатый — в новый, переделанный, — и прогуляться по знакомым местам, поискать тех, кого знал в прошлом. Может, кто-то и уцелеет после изменения истории.

А может, изменение уже произошло?

Как там было у Азимова в «Конце Вечности»? Только герой решил, что остается в прошлом, как тут же исчезла его машина времени, и значит, все будущее исчезло. И ничего уже нет… еще нет в будущем? Может, Торопов уже свершил свое великое деяние?

Торопов тут все еще пытается что-то придумать, а там уже — все? Как работает механизм? Просто перенос во времени уже что-то меняет? Или время — штука инерционная, нужно приложить усилия, чтобы ее передвинуть на другие рельсы? Работает принцип бабочки, как у Брэдбери, или нет? Если работает, то с какой дистанции во времени начинается эффект? Позавчера, когда Торопов заполнял очередной лист бумаги, залетевший в комнату комар впился в его лоб, Торопов, не задумываясь, хлопнул рукой, а потом, спохватившись, несколько минут рассматривал раздавленное насекомое у себя на ладони. Он изменил будущее? Или все еще нет? А может, именно сейчас, убив комара, Торопов обрушил все здание причин и следствий?

И все, что было, — исчезло? И не безболезненно, а в результате катастрофы?

Все полыхнуло — каждое мгновение, каждый день, каждый год… Все горело, превращалось в пепел… в ничто превращалось… Прожил человек двадцать лет — и двадцать лет его уничтожал этот огонь. Когда Торопов впервые представил себе эту гекатомбу… аутодафе — чуть не стошнило Торопова.

Его дом. Его семья. Его жена.

Его приятели по сетевой вродекакборьбе, его враги, все, кто когда-то обидел его, — все они сгорели-исчезли-распались-улетучились… Каждый атом и каждая секунда…

И все это сделал он. Он — Андрей Владимирович Торопов!

Никто еще не совершал подобного. Никто и никогда. Что там Наполеон или Чингисхан? Чушь, мелочь!

Хотя… Лучше, чтобы изменения еще не наступили. Было бы неплохо пройтись по ТОМУ миру, высказать в глаза всем то, что он о них думает, объяснить, что он на самом деле их только терпел. Использовал и терпел. Плюнуть в ненавистные лица… Или — еще лучше — прийти с автоматом в руках. И длинной очередью, не жалея патронов…