Александр Громов - Исландская карта. Русский аркан

Консул криво улыбнулся. Русский молчал, изображая статую Приветливости. В беседе наступил черед Главной Паузы, после которой может начаться легкомысленный с виду, а на деле предельно серьезный разговор о деталях предстоящего «сотрудничества». И консул уже знал, что такой разговор состоится.

Знал это и русский.

«Св. Екатерина» бросила якорь в четверти мили от берега. Лопухин посчитал необходимым солгать команде, будто бы местный губернатор отказал русским в стоянке у портовой стенки. «Иначе их не удержишь, — одобрил решение Кривцов. — Неделю будем выковыривать наших героев из кабаков. Чисто по-человечески я их понимаю, но…»

«Но матрос прежде всего матрос, а потом уже человек», — вероятно, мог бы договорить он, но не стал изрекать давно известное. И сам он был прежде всего командиром баркентины, а уже потом человеком. Лопухин видел, как хочется Кривцову ступить на твердую землю вместо качающейся палубы, да и кому не хотелось бы? Но Кривцов ни за что не позволил бы себе съехать на берег раньше команды.

Вскоре между берегом и «Св. Екатериной» засновали баркасы. На баркентину везли воду в бочках, солонину, горы удивительно дешевых тропических фруктов, уголь в преогромных мешках и живых свиней цвета угля.

— Знамо они от солнца такие черные, — рассуждал, презрительно косясь на хрюкающий груз, матрос с серьгой в ухе. — Как негры в Африке. И тощие какие, глянь! Не, с них много сала не возьмешь. Свиньи — животные нежные. При такой жаре из них сало живьем вытапливается…

Вечером матросы метали жребий: кому ехать на берег, а кому ждать своей очереди до завтра, а то и до послезавтра. Кривцов распорядился отпускать ежедневно не более трети команды. Деньгами снабжал скупо.

— А на гульбу? — тщетно канючили недовольные. — Добавить бы надо, вашбродь! Ну что на энту денежку укупишь?

— Что купишь, то и твое. Марш! Следующий!..

— Как же это, ваше благородие? — не унимался проситель. — Нищие мы, что ли? Что о нас, о русских, подумают?

— Кружку пива выпьешь. Или стакан пальмового вина, есть тут такое. Авось останешься в уме и на местных баб не полезешь. Дурную болезнь захотел приобрести за свои деньги, дурья твоя голова? Так здесь это запросто. Следующий!

Над сконфуженным матросом, сжимающим в кулаке несколько монет, ехидничали те, кому выпало оставаться на борту, проклиная жару и такой лакомый берег, до которого хоть зубами скрипи, а не дотянешься:

— Видал? Кум королю! Весь остров на корню скупит.

— Сувениру мне привези, не забудь. Крокодилу сушеную.

— Ты гляди все вино на берегу не выпей! Хоть понюхать оставь…

— Поделился бы достатками, Степаныч!

— Глянь, братва, как он деньги в пятерне жмет! Миллионщик!..

В стороне, не принимая участия в обстреле счастливчиков шуточками, собралась небольшая группа матросов во главе с боцманом Аверьяновым. Они о чем-то переговаривались.

— Хлебнем с ними лиха, — тихонько шепнул Кривцов наблюдавшему за погрузкой Лопухину.

Тот только пожал плечами и ничего не ответил.

Еропка тоже получил увольнительную и толику денег. Вернулся он за полночь не сильно пьяный, то есть шатающийся, но не падающий, и принес что-то в свертке. По стеклянному звону подумали было, что слуга запасся вином — то ли для барина, то ли для себя. Оказалось не совсем так.

Поздно ночью немногие оставшиеся на баркентине были подброшены диким воплем, донесшимся из кубрика. За ним последовал удар мягкого тела о твердое — шмяк!

— Не виноват я, барин, — бубнил утром Еропка, глядя в пол и временами шмыгая носом с видом оскорбленной добродетели. При этом он болезненно морщился, ощупывал слегка скособоченное туловище и временами тихонько охал. — Ей-свят, нет моей вины вот ни на столечко. А завсегда мне страдать. Все беды от доброты моей, а рази ж азият доброту оценит? Да ни в жисть!

— Еще раз спрашиваю: чего ты не поделил с Кусимой? — С каждым однотипным вопросом металл в голосе Лопухина твердел и ощетинивался сверкающими лезвиями.

— Дак я ж и говорю, барин: ничего. Добра только хотел. А кто пострадавший? Я и есть пострадавший. Так уж на роду мне, видно, написано. Горькая моя планида. Как швырнет он меня — я в переборку и влипни, как лягуха. Думал, преставлюсь. Мало того, что японец меня изувечил, так еще и вы совсем горькой хотите сделать жизнь мою, и без того задрипанную…

Слуга всхлипнул.

— Ну-ну. На жалость-то не дави, знаю я тебя… Рассказывай по порядку, что и почему.

— За медицину пострадал, — вздохнул Еропка.

— Неужели? Ты же говорил, что за доброту.

— За доброту и за медицину. А может, за аптекаря. Жулик он, по-моему. Да вы сами поглядите, барин! Во! — И перед Лопухиным явилась небольшая початая бутылка с прозрачной жидкостью, заткнутая пробкой, но тем не менее издававшая резкий запах.

— Косметическое средство «Лорелея». Оказывает благотворное влияние на кожу, устраняет старческие пигментные пятна и желтизну. Только для наружного употребления. Изготовлено в Берлине, — вслух перевел граф немецкую надпись на этикетке. — Ты пил это, что ли?

Слуга обиженно замотал головой.

— Кусиму поил?

— Да нет же, барин! Мне аптекарь показал, как надо. Капнул йоду на прилавок, пальцем растер, а потом ваткой с этой микстурой провел — и нету желтизны. Ну я и купил… для японца.

— Так-так, — произнес граф, кусая губу, чтобы не рассмеяться.

— Для его же пользы, барин! Взял я паклю, намочил этой жижей, подступил к азияту и давай ему рожу тереть. Он сперва терпел, потом зафыркал, залопотал по-своему, отстранился и поклоны кладет. Я так решил, что он меня благодарит по-басурмански. Стой, говорю, куда, я ж еще только начал. Мне говорю, возиться с тобой вовсе не в охотку, ан отмыть тебя, нехристя, надобно. Видишь, говорю, не отходит желтизна, значит, драить надо сильнее…

— Ну-ну. — Глаза графа смеялись.

— Тут он давай меня руками пихать. Я серчаю. Он — пуще. Я тоже. Мне бы, думаю, только изловчиться. Хватаю, значит, его в охапку и сызнова ему рожу тру, а он вдруг возьми да и зашипи как аспид. Да с этим шипением ни с того ни с сего ка-ак швырнет меня! Думал, тут мне и конец. Аж стенка эта, переборка то есть, загудела. Смеетесь, барин? Вам весело, а у меня все косточки ноют. Как жив остался — сам не пойму. Обмяк я и у стеночки прилег, а этот азият клекочет надо мною, будто стервятник… Нехорошо вам смеяться, барин. — Еропка всхлипнул.

— Должно быть, джиу-джутсу, — молвил Лопухин.

— Что, барин?

— Своеобразная система японского боя без оружия. Тебе повезло, что цел остался.

— Вот и я смекаю, что повезло. Дикарь ваш японец, барин. Небось еще и людоед. Вот почему на ихней джонке мы только его одного и нашли, а?

— Почему? — спросил граф, кусая губу.

— Потому что остальных он съел, вот почему! И очень даже просто! Я в одной книжке читал, что так иной раз и европейцы себя ведут, когда среди акияна животы подведет, а уж нехристю человека скушать — тьфу! Даже без соли. Берегитесь его, барин!