Г. Носовский - Шахнаме: Иранская летопись Великой империи XII-XVII веков

Итак, перед нами – хороший параллелизм между «древне»-иранской и русско-ордынской версиями московских событий XVI века.

Двинемся дальше по персидской поэме.

После первого разоблачения ее обмана, Судабе продолжает неустанно интриговать против Сиавуша, сына шаха Кавуса.

«Узнав о своем пораженьи в борьбе, царя обмануть не сумев, Судабе вновь хитрые козни плести начала и семя посеяла нового зла. Служила в гареме колдунья в те дни, обман и коварство ей были сродни; младенца носила в утробе… Колдунью к себе Судабе призвала, дав золота, верности клятву взяла и молвила: … «Ты снадобьем верным себе помоги, и выкинь (младенца – Авт.)… Себя облегчишь и меня ты спасешь… Скажу Кей-Кавусу: «Младенец тот – мой. Убил его дьявол!». Пред шахом с мольбой паду, Сиавуша в злодействе виня»…

И женщина (колдунья – Авт. ), зелья испив, родила два мерзких исчадия – двух близнецов… Тайком от прислужниц, тот дьявольский плод царица в лохань золотую кладет, колдунью затем водворяет в тайник, сама испускает пронзительный крик…

Все разом сбежались… ДВА МЕРТВЫХ МЛАДЕНЦА ПРЕДСТАЛИ ГЛАЗАМ. Рыданья, стенанья летят к небесам… Наутро пришел (шах Кавус – Авт. ), удрученный в гарем… и мертворожденных увидел, четой лежащих в посудине той золотой» [876:2г], с. 122-123.

Судабе обвиняет Сиавуша в том, что он – виновник гибели двух «ее младенцев». Растерянный Кавус колеблется и собирает совет мудрецов. Те, проведя астрологические вычисления, заявили, что младенцы рождены вовсе не Судабе, а потому тут кроется какая-то ложь. Заподозренная Судабе изображает истерику: «"Невмочь мне младенцев загубленных кровь забыть, – что ни час умираю я вновь!"

"Уймешься ли, женщина! – царь ей в ответ – к речам твоим в сердце доверия нет". И отдал он страже дворцовой приказ… весь город от края до края пройти, виновницу зла отыскав, привести. И стражи бывалые вскоре на след напали. Колдунью извлекши на свет, схватили и тут же к владыке земли насильно, злосчастную приволокли» [876:2г], с. 125.

Начинается следствие. Царь уже понимает, что подлинной матерью обоих младенцев является колдунья, однако добиться от нее признания не удается. Колдунья упорно придерживается ложной версии, на которой настаивает Судабе. Царь и судьи в замешательстве. Тогда главный мудрец предлагает следующий выход из тупика: «Когда ты и в ней усомнился, и в нем – его иль ее испытай ты огнем. Кто зла не свершил, НА КОСТРЕ НЕ СГОРИТ – так небо высокое нам говорит», с. 126-127.

Царь мечется между двумя решениями – кого отправить на костер для выяснения истины. Жену или сына?! И в конце концов, «изнывая в душевной борьбе», с. 127, посылает на смертельное испытание Сиавуша. Собственного сына!

«В степи возвели две горы дровяных, народ с содроганьем взирает на них. Меж теми горами проход неширок… Обильно сперва горючею нефтью полили дрова. Вот с сотнями факелов слуги идут, подносят и дуют все разом… встали из дыма огня языки… и пламя бушует при воплях людей. Явился в степи Сиавуш между тем… Цветущего юношу каждому жаль. Себя Сиавуш осыпал камфорой. КАК БУДТО СВЕРШАЯ ОБРЯД ГРОБОВОЙ…

Стремительно, словно клубящийся дым, уносится конь с седоком молодым. Народ возмущеньем и горем объят… До слуха царицы те вопли дошли… и в бешенстве, мстительной злобы полна, погибели князю желает она…

Багровое пламя встает, как стена, не видно ни всадника, ни скакуна. Все замерли, тяжкой тревогой томясь… И вдруг невредимым явился ездок… Прошел сквозь огонь властелин молодой! …

И крепко обняв Сиавуша, в слезах прощенье просил даровать ему шах. Ликуя, прошествовал он во дворец…

Затем Кей-Кавус… царицу призвал; вспыхнул яростью взор, и слышит коварная гневный укор: "Бесстыдно меня одурманила ты, жестоко мне сердце изранила ты. Чего добивалась бесчестной игрой? ЧТОБ СЫН МОЙ ПОГИБ, благородный горой! В огонь его ввергла – дошло до того коварное, злое твое колдовство! Теперь о прощенье молить ни к чему. Иди, приготовься к концу своему! Исчезнешь, преступная, с лика земли. Ты лишь одного заслужила: петли!"» [876:2г], с. 130-131.

Судабе понимает, что проиграла. Она признает, что Сиавуш все время говорил правду, однако тут же пытается снова вьιкрутиться, объясняя свои поступки «колдовством Заля». Дескать, я все-таки не виновата.

«"Ты снова хитришь! – был Кавуса ответ – Еще твоей лжи не согнулся хребет!" Иранцев спросил повелитель страны: "злодейские козни коварной жены как должно карать? Что велит нам обряд?" Иранцы, восславив царя, говорят: "ВИНОВНАЯ С ЖИЗНЬЮ РАССТАТЬСЯ ДОЛЖНА; зло сделав, пусть муки познает она!"

"Повесить – владыки звучит приговор – и выставить тело ее на позор!”

Царицу повел, повинуясь, палач. В гареме послышался горестный плач» [876:2г], с. 131-132.

Однако справедливая казнь не свершилась. Якобы Сиавуш просит отца простить мачеху. Кавус соглашается. А Судабе, тут же воспользовавшись счастливым случаем, старается вернуть расположение шаха. «Дни мчатся за днями… Коварная вновь у шаха в душе пробудила любовь. С нее венценосец не сводит очей, в нем страсть разгорается все горячей. И вновь Кей-Кавуса с прямого пути царица свела, стала сети плести, в нем к сыну вражду разжигает сильней, покорствуя злобной природе своей. И вновь подозренье Кавуса томит, но черную думу от всех он таит» [876:2г], с. 133.

Здесь завершается рассказ о злобной Судабе и ее наветах на Сиавуша. Пока что Сиавуш остался жив, однако через некоторое время мы вновь увидим еще одно отражение истории Есфири, в котором снова появится Сиавуш. И на сей раз он будет убит, как и должно быть, согласно русско-ордынским летописям. Но об этом – позже. А пока что обсудим рассказ Фирдоуси.

□ Иранский сюжет начинается с гибели двух младенцев, про которых Судабе публично заявляет (якобы ложно), что это – ее дети. То есть дети царя Кей-Кавуса. Причем дети – двойняшки, родились одновременно. Фирдоуси, впрочем, приводит и другую версию, будто дети рождены не царицей, а колдуньей.

Поскольку сейчас мы находимся в потоке событий середины XVI века, развернувшихся при русско-ордынском дворе Ивана Грозного, то сразу возникает мысль, что речь тут идет о двух Дмитриях – сыновьях Грозного. Первый Дмитрий погиб младенцем, а второй Дмитрий – будучи еще мальчиком. Звали их одинаково, поэтому иранские летописцы могли ошибочно решить, будто они двойняшки. Тем более, что звали их одинаково.

□ Обратите внимание, что с гибелью двойняшек иранский Эпос связывает некую колдунью. Она, дескать, напрямую виновата в их смерти, поскольку приняла снадобье, вызвавшее преждевременные роды, гибельно сказавшиеся на младенцах.