Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

— Эй, каторжник, вылезай — святая отбывает!

Приска едва заметно улыбнулась, приложила руки к сердцу и растворилась в небесном серебряном свете, сполохи которого долго озаряли шахту.

Призраки, как две зимние вороны, тоскливо сидели на рельсах.

— Сказала — когда? — спохватился Илий.

Дон Борда потянулся с кастаньетным щелканьем призрачных суставов:

— Вылет откладывается. Погодно-технические причусловины. О точном времени не осведомлен. Справляйтесь у Всевышнего.

— Уже? — не понял замороченный Илий. — Какие причусловины? Причастие? Сколько часов?

— О часах, милейший, речи нету. Твоему Ваське большая отсрочка. С одной причусловиной…

— Сеньор! Это… возможно ли? Бывает ли в господнем мире?

— Сынок, у нас в провинции, в странах третьего мира, все возможно, все бывает. По себе знаю. Посылают простых святых за грешными душами. А с простыми-то проще. Внушаемы, — дон Борда прищелкнул пальцами. — Почему, думаешь, здесь столько долгожителей?

— Прошу, прошу! — взмолился Илий. — Не надо дурно о святых!

— Напротив, любезный, я со всем почтением! — Дон Борда помолчал, припоминая что-то.

— Приска святая хорошая, без заскоков. Было дело, являлась во снах моему Мануэлю — наставила на путь. А я в ее честь, как известно, — собор! Хоры вышли скользки… Да что об этом! Сговорились мы — будет Ваське поблажка, если пожертвует изумрудный глаз да золотые уши на новый храм всем святым.

— Инкреибле! [35] Невероятно! — охнул Илий. — Из огня да в полымя! Глаз с ушами! Откуда? Прикончить Франциско? Нет, нет, святые не толкают на убийства!

— Без паники! На небесах известно — глаз и уши у Васьки будут нынче.

И дон Борда приятным призрачным баритоном начал известный гимн в честь всех святых:

«Когда святые в рай идут, о Господи, как я хотел бы, о Господи, как я хотел бы шагать средь них в одном строю! И вторило издалека высокое, как с хоров, певческое эхо. И подхватил Илий. Хоть и странно для голого призрака исполнять гимны, но кто не запоет в шахте на рассвете!

А солнце уже вставало из-за гор, освещая розовую колокольню собора святой Приски. Открывались серебряные лавки, и мальчики протирали тряпками витрины и прилавки. Этим утром выставили на обзор только что отлитую серебряную Приску.

Первым увидел ее Алексей Степаныч и взял, не торгуясь.

«Святость дело наживное, — думал он, подъезжая к тасковской алькальдии. [36] Приблизительно то же, что и мэрия. Алькальд — по сути дела городничий. — И проживное.

Отворяя резную с изображением апостола Петра дверь, за которой убегала вверх серебряная лестница, он мурлыкал по-херуфимски:

«О вен зе сэнтс гоумарчининг»… [37] Когда святые маршируют.

Не так давно старая испанка на мексиканских Елисейских полях разложила карты и нагадала автору этих строк неприятности, связанные, как она выразилась, с «эскритурой», то есть с письменным трудом, которого в ту пору и строчки не было. А невинность замысла не давала оснований думать о чем-либо дурном. Предсказание подзабылось.

Прошло время. Какое-то количество страниц написалось и сюжет приполз в серебряную шахту.

Как вы, наверное, догадались, автора заносит. И подчас туда, куда не следовало бы — к примеру, трогать святую Приску и святость как таковую.

Только-только, в мучениях и с головной болью, под лай цепных псов, под гром и молнии, что, впрочем, нормально для Мехико в сезон дождей, была закончена история о призраках и духах — начались неприятности.

Невольное битье посуды, перегорание лампочек, ожоги спичкой, бессонница, скисание молока, простуда… Всего, право, не перечесть. Главное, пропал «Второй угол». Исчез. Распрямился и утек меж пальцев. С грехом пополам удалось реконструировать, сложить кое-как по памяти.

Но с искажениями. Из прямого превратился в туповатый, полный нелепостей.

Например, Шурочка брала броненосцев не по два с полтиной, как указано в новом углу, а по два за штуку. Книжная лавка бабы Буни не в Лондоне, а под. Ни Худюковых, ни Гадецких, ни Сероштанова не было в Акапулько — это сплошной иллюзорный бред. Как и все прочее, с первого до последнего слова. Не было вообще никакого второго угла.

И автор приносит извинения возможным читателям того, чего не было, а далее, преклонив колена, молит о прощении всех святых и Приску иже с ними за своевольные толкования, поминания всуе, задевание святости как института…

Занесло! Все мы блуждаем как овцы! И будьте же милостивы.

Таско — вторая Флоренция, как говорил один приятель, [38] А именно — Лжегаврила. не бывавший, правда, в Испании. Вероятно, так и есть. Не обязательно, в конце концов, бывать, знать, видеть. Поэтические очи зрят глубже, точнее, на расстоянии в тысячи миль. А наблюденная действительность приземляет. Какая, к фигам, Флоренция?! Грязные каналы, пошатнувшийся Колизей, куда въехал современник, помраченный Тадж-Махал и осумереченный Биг-Бен, дребезжащий, как будильник.

В таком мрачноватом состоянии очнулся Васька. Он был разбужен спозаранку щелчком оконного стекла. Разбухшая красно-черная птица венецианской купеческой породы каменно-бараночно-клювая, заглядывала в комнату. Васька хотел шугануть свободной подушкой. Но там лежала Шурочкина голова. В самом деле — спящая голова. И прочая Шурочка находилась, по многим признакам, в его постели. Утренний сюрприз! Правда, с оттенком печали, поскольку Васька ни хрена хорошего не помнил.

Чумак в камзоле, контрабас виски, рельсы до «Парка культуры» и сомнительной красоты пэромэр.

Ах, да! Приска, явившаяся на миг! Васька ясно видел ее черненого серебра глаза. Они улыбались с подушки.

— Доброе утро, милый! У нас сегодня большой день. Грандиозный.

— А прошедшая ночь? — спросил Васька. — Была грандиозной?

Шурочка встала, обернувшись, как призрак, серебристой простыней.

— В некотором смысле, — подошла она к зеркалу. — Ты меня трижды пытался изнасиловать.

— Успешно? — молвил Васька, пытаясь хоть что-то восстановить.

— С четвертого захода! — подмигнула Шурочка отражению и направилась в туалет.

— Нет! Я бы чего-нибудь да запомнил! Не может быть!

— Конечно, не может, — вздохнула она, остановившись в дверях и глядя странно, мученически. — Ничего не может быть, дорогой Васечка, покуда ты пьешь, как ангел в фонтане, покуда у тебя такие маленькие уши!

Васька поморщился:

— Знаешь, надоело. Уши-уши-уши! Ал-ко-го-ли-зм! Каким я был, таким я и останусь! — Проявлялись казацко-казарменные ухватки, засевшие со вчерашних батальных перепитий.

Шурочка присела на мягкий пуфик, выпростав из-под простыни ноги, в форме которых, от коленки до мизинца, таилось столько притягательного, зовущего, соблазнительного и поющего, столько неописуемо-невысказуемого, что у Васьки дыханье сперло. Не в первый раз он видел эти ноги. Но вытекавшие из-под скромной простыни, они обретали магическую приворотную силу, перед которой не устоял бы бесплотный призрак, не то что обуянный кроликом Точтли. Он упал с кровати и, как мышка-норушка, расторопно, с заминками, с приглядом и принюхом близился к Шурочкиным ногам.