Дмитрий Селин - Судьба наизнанку

Протянули от ближайшей трамвайной подстанции бронированный кабель, установили собственный трансформатор с устройствами защиты. Старый котёл заменили современным твёрдотопливным с модулем пиролиза, требующим загрузки угля не чаще одного раза в сутки, даже в тридцатиградусные морозы. Рядом поставили стокиловаттный дизель-генератор, способный переваривать солярку тридцатых годов и вырабатываемый пиролизным блоком топливный газ. Сваренную на «Серпе и Молоте» по спецзаказу трёхкубовую ёмкость закопали за домом и залили сверху бетоном. Подобные работы по внешнему обустройству выполняли советские строители под бдительным присмотром штатных охранников. Внутрь миссии доступа они не имели и всю «внутрянку» делали переброшенные из Харькова мастера, из доставленных в Москву по железной дороге стройматериалов и оборудования.

На всё про всё ушло почти два месяца и теперь осталось только расставить мебель и технику. В том числе весьма специфическую. Даже по меркам оставшегося за временным барьером мира. Аппаратура радиоперехвата и шифросвязи даже там требовала особых условий эксплуатации. Три тёмные комнаты верхнего этажа экранировали мелкоячеистой сеткой, на чердаке смонтировали базовый блок системы кондиционирования. Снаружи здание отличалось от подобных московских домов лишь белыми рамами стеклопакетов и выступающими с крыши антеннами. Даже защитные жалюзи установили так, что с улицы их можно было принять за декоративный, хотя и непривычный для общего архитектурного фона элемент фасада. Этакое смешение старокупеческого стиля с полётом фантазии Корбюзье и прочих еще не классиков конструктивизма.

Одно не смогли сделать поднаторевшие в евроремонтах строители – обустроить каждому сотруднику, живущим на втором этаже, персональный санузел с душевой кабиной. Планировка здания этому достижению цивилизации решительно не соответствовала, а ломать стены и перекрытия не было ни времени, ни желания. Обошлись «коридорной системой», обустроив лишь представительские апартаменты, выходившие окнами на выложенный крупной тротуарной плиткой двор. Командированному начальству повезло по единственной, можно даже сказать, конструкционно-коммуникационной причине: под единственной комнатой люкса располагалась столовая. Занимавший соседнюю комнату санузел оказался аккурат над кухней и недалеко от выходившей во двор, пристроенной к первому этажу, котельной. Основной помывочно-постирочный комплекс разместили в просторном подвале, ранее используемым «толстопузым купчиной» под склад заморских пряностей. Имбирно-ванильный запах ещё чувствовался в сводчатых казематах, пробиваясь сквозь только что нанесённую интерьерную краску.

Вернувшись из Госплана в пять часов, Михаил успел принять душ, побриться и переодеться, потратив на все процедуры максимум полчаса. Спустившись на первый этаж, он ждал своих спутников в уютном помещении столовой. Собственно, даже столовой это светлое помещение назвать было нельзя. Если отвлечься от окружающих московских пейзажей, то легко можно было представить себя зашедшим в приличное кафе где-нибудь в центре Харькова или даже Киева. Неброский цвет венецианской штукатурки, укрытые лёгким тюлем окна, стойка из иссиня-чёрного дуба, кованая мебель на выложенном гранитом полу. Вглядевшись и пощупав фактуру, можно было убедится, что «дуб» искусственный, гранит – керамический, а внешне неподъемная ковка легко перемещается движением не самой сильной руки.

Щербинин взял себе в стеклянном холодильнике порцию капустного салата и бифштекс с мелко нарезанным картофелем фри. Поставив основное блюдо греться в микроволновке, сделал в автомате чашечку капуччино, отнёс вместе с салатом за угловой столик.

– Перекусить решили?

В столовую вошёл парадно одетый Мирошниченко с переброшенным через левую руку пальто и сразу направился к кофе-машине. Михаил достал из микроволновки тарелку, зацепил из держателя вилку, нож и кофейную ложечку.

– Надо, неизвестно, сколько мы там проторчим.

Олег налил настоя арабики, бросил в чашку два кусочка сахара.

– По программе был обещан банкет, – сказал он, на ходу помешивая чёрную жидкость ложкой.

– Это будет потом, – Щербинин расправлялся с салатом, – как говорил мой отец «В горячем цеху есть надо много и часто, чтобы язва в кишках не образовалось».

– Какой здесь горячий цех? – улыбнулся Олег, сделал глоток.

– Не скажи, – Михаил закинул в рот последние капустные стружки, начал резать бифштекс, – в ближнем кругу, где мы будем в качестве почётных гостей и главной диковинки, соматических нагрузок не предусмотрено. А вот моральных…

Михаил многозначительно посмотрел на Олега.

– Мы ведь туда едем не чёрную икру лопать и «Киндзмараули» пить, а работать. Слушать, смотреть и делать выводы, не подставляясь при этом самим. Что просто так для нервной системы не проходит, – Щербинин подцепил вилкой кусочек бифштекса, – а все болезни – от нервов. В том числе язва.

Олег промолчал, медленно смакуя арабику. Щербинин не спеша съел горячее, промокнул губы бумажной салфеткой.

– Было что-то новое? – спросил он Олега, перейдя к капуччино.

– Нет, – ответил Мирошниченко, – из дома ничего.

Домом отправленные в Союз называли перенесённые территории, по какому-то непонятному обычным органам чувств признаку, резко отличавшиеся от остальной земной поверхности. Это ощущение особенно обострялось при быстром и далёком перемещении, например самолётом. Выйдя на бетонку московского аэродрома, каждый из них хотя бы раз оглянулся. Ощущение «взгляда в спину» быстро притуплялось, но память о нём стереться никак не могла. В суматохе первых месяцев внимание на странноватые ощущения не обращали, объясняя то нервным напряжением, то особой аурой советского государства. Но когда количество посетивших воздушным путем Москву перевалило за две сотни и вернувшиеся из Стокгольма в один голос описывали те же самые чувства, не зависевшие от возраста, пола и склонности к интеллигентской рефлексии, феномен решили изучить и поставить на службу республике. По своему положению Щербинин был в курсе ведущихся в этой области исследований, но пока ни одна из трёх независимых друг от друга научных групп не могла даже выдвинуть какого-либо вразумительного объяснения. Внешний признак феномена регистрировать научились, но что могло приводить к частотному сдвигу мозговых ритмов на полпроцента, так пока и осталось тайной. Твёрдо выяснили только одно – частоты биоритмов начинали «плыть» сразу за временной границей, чем дальше от неё, тем сильнее и выходя на максимальное отклонение от среднестатистических показателей в ста двадцати километрах от хронораздела. Дальше рассогласование стабилизировалось и от расстояния не зависело. Медленное продвижение вглубь СССР на поезде или автомобиле никаких побочных эффектов не вызывало. Организм приспосабливался к постепенно нарастающим изменениям непонятно чего, непосредственно никакими приборами не фиксируемого. Уровень электромагнитного фона, гравитационного поля и прочие параметры мира, способные влиять на датчики научных приборов начала двадцать первого века, оставались неизменными от Харькова до Москвы. С учётом статистических отклонений, конечно.