Дмитрий Селин - Судьба наизнанку

«Вот ведь сука!» – непечатно подумал Михаил, убрав радиотелефон, – «нашёл время и место, мент грёбаный. Мало что сейчас настроение испортил, так и потом всю работу в Москве осложнил. Теперь ходи, оглядывайся – ещё больше топтунов к нам приставит»

Развернувшись, он не успел сделать и пяти шагов в сторону стоявших тесной группкой харьковчан, как был остановлен голосом с американским акцентом

– Мистер Щербинин?

«А это ещё кто?» Михаил обернулся. За левым плечом стоял, растянув лицевые мышцы в радостной улыбке, крепко сбитый джентльмен в дорогом костюме с блокнотом в левой руке и занесённой для исторических записей карандашом в правой.

– Очень рад нашей встрече! – энергично воскликнул темноволосый представитель второй древнейшей профессии. Принадлежность к этому вёрткому племени дополнительно выдавала запечатанная в рыжий кофр фотокамера, удерживаемая тонким ремешком на левом плече журналиста – Роберт МакКинли, специальный корреспондент «Нью-Йорк Таймс».

– Здравствуйте, – Михаил постарался сохранить возможно более спокойное выражение лица.

В шпионские игры он не играл даже в детстве, а сейчас перед ним стоял несомненный разведчик. Найденный в Штатах методом случайного тыка в трансивер одним из его замов, Николаем Меркушевым еще в первые сутки после переноса. Николай, тогда ещё бизнесмен, планировал свалить с территории Харьковской области и сумел за пару дней, в одиночку, весьма серьёзно подготовиться к такому мероприятию. Даже раздобыть где-то подобие американского загранпаспорта с проставленными советскими визами. Чем вызвал неподдельное изумление своего старого куратора из Службы Безопасности ещё Украины, отчаянно пытавшегося найти какой-либо выход из сжимавшегося вокруг области смертельного тупика.

Можно сказать, всё произошло совершенно случайно и сошлось в итоге удивительно хорошо для всех заинтересованных лиц. Николай избавился от неопределённости бытия, перебравшись в правительство, харьковские спецслужбы получили практически даром весьма тонкую, но всё же ниточку, ведущую к не самым последним людям в американском истэблишменте, куратор…. Он всего-навсего остался работать на прежней должности. Что по меркам постпереносного Харькова было если не совсем «айс», то весьма близко к нему.

– Мистер Щербинин! – старательно выговаривая слова, затараторил американец. Уже прозвенел звонок, приглашающий гостей в некогда только театральный зал. – Читатели «Нью-Йорк Таймс» жаждут получить информацию о вашей земле из первых рук! Интервью, мистер Щербинин, всего лишь одно интервью!

Михаил заколебался. До сих пор с иностранной прессой им доводилось общаться только через соответствующий отдел НКИДа. Сами харьковчане подобных контактов по возможности старались избегать, стараясь не сильно возбуждать крайне ревниво относящихся к подобным вольностям советских коллег. На советской территории приходилось крайне осмотрительно подходить к контактам с иностранцами, чтобы не создавать дополнительных проблем ни им, ни самим участвующим в общении представителями республики. В Швеции было гораздо проще, но и там харьковчане сторонились от частого общения с журналистами.

Вдалеке, за спиной напряжённо ждущего МакКинли блеснуло знакомое пенсне. «А хрен тебе, товарищ комиссар внутренних дел!» – бесшабашно подумал Щербинин – «не будешь свободу слова нам ограничивать! Давайте, предки, начинайте к демократии приучаться, пока мирная жизнь не закончилась!»

– Завтра, в четыре после полудня, приезжайте к нам в представительство, – решил вице-премьер. Подобный шаг с его стороны вполне укладывался в рамки должностных полномочий и официальных договорённостей с Советами. А что там Берия с Молотовым думать станут, пусть голова у товарища Сталина болеть будет, – адрес вам известен?

– Конечно! – воскликнул журналист.

– Приезжайте, – уже на ходу сказал Михаил, направляясь к отведённой харьковчанам ложе. Скоро начнётся первая в этом мире Интернет-трансляция выступления вождя и учителя, лучшего друга советских физкультурников. Даже начало такого зрелища никак нельзя было пропустить.

Войдя в оставшееся неизменным с царских времён помещение, охраняемое снаружи строгим энкаведешником неопределённых лет службы, Щербинин прошёл к лакированному барьеру. Небрежно облокотился, посмотрел на чинно рассаживающихся в партере совграждан, затем перевёл взгляд на сцену. Небольшой президиум, трибуна для докладчика, затянутый кумачом задник с большим ленинским бюстом, молча взирающим на продолжателей революционного дела. По кумачовым полотнам искрились шитые золотом буквы «Да здравствует двадцать третья годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции!». Ничего более на обтянутой красным сцене не обнаружилось. Скромно так и со вкусом, в стиле революционного минимализма.

Самое важное Михаил оставил напоследок. В середине зала на небольшой платформе, почти перекрывающей центральный проход, возвышалась обычная для начала двадцать первого века студийная телекамера, в окружении доброго десятка техников и охранников в штатском. Одна из двух, презентованных Московскому телецентру вместе с подобающим комплектом аппаратуры. Приглашённые косились на чудо техники, но подходить и выражать своё восхищение не рисковали. Мало ли что могли придумать советские инженеры, украсив своё творение большими латинскими буквами «SONY». Видно, что здесь не выставка достижений, а вполне серьёзная работа, осуществляемая серьёзными людьми.

Ничего суперсложного в применяемой технологии не было. Цифровой сигнал уходил с камеры в развёрнутую в одном из помещений Большого мобильную аппаратную. Затем, сжатый до транспортабельного состояния, по радиоканалу и уплотнённым телефонным линиям сливался в телецентр. Там его раскодировали и выдавали в обычный для сорокового года теле- и радиоэфир. Все сто с небольшим телевизоров, составляющих абонентскую базу новейшего вида вещания, скорее всего, были уже включены. Жители Харькова получали сигнал через высокоскоростную Интернет-линию, использующую существующие кабели ВЧ-связи.

Отвлёкшись на технические подробности, Михаил упустил момент выхода к президиуму советской верхушки. Но гром аплодисментов мог сообщить об этом даже глухому – казалось, сами стены дрожат от бури искренних оваций. Вожди без театральных пауз расселись согласно табели о рангах, остался стоять лишь Молотов, движением руки остановивший бравурную лавину. В наступившей тишине совсем кратко прозвучало:

– Слово для доклада предоставляется товарищу Сталину.

«Мистер нет» уселся, сидевший рядом вождь поднялся и, рассекая океан молчания, медленно направился к трибуне.