Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

После третьего взлета самолет все забирался вверх, никак не переходил на горизонтальный полет. Вроде нигде не было того, что обычно считается «горами»: высоких пиков, хребтов, снежных вершин. Но как ни поднималась машина, а земля шла совсем близко. В иллюминаторе уплывала равнина: то совсем черная, то серо-зеленая; ее рассекали хребты, и каждый хребет переваливали, поднимаясь повыше. После каждого хребта самолет болтало и швыряло; Пете, конечно же, казалось, что их прямо сейчас ударит о камни и расплющит.

Через три часа лета пришла пора садиться в третий раз. На этот раз — с особенным трудом, едва перевалив скалистый, очень мрачного вида хребет…

— Почти пять тысяч метров! — кричал в уши неутомимый Васильев. — А почему снега нет?! Кто скажет?

— Слишком сухо!!! — проорали с двух сторон Петя и Каган.

— Верно! — так же пронзительно орал товарищ Васильев.

Насколько мог видеть Петя, вокруг простиралась такая же унылая пустыня: камни, камни… Плоская равнина, и на ней ничего, кроме камней. Самолет шел над этой везде одинаковой равниной. На горизонте равнину привычно замыкали откосы.

Удар! Машина подпрыгнула, снова села и опять оторвалась от земли… Под дикий рев двигателей самолет раскачивало, швыряло в разные стороны. Постепенно тряска стала все же меньше, самолет с натужным ревом ехал по этой черной земле. Ясное дело, не по камням, по подготовленной дорожке, но самолет все же подбрасывало и заносило. В иллюминаторе мелькнула каменная громада: что-то вроде средневекового замка, и как будто какое-то движение.

— Добро пожаловать в преддверие Шамбалы! — опять разразился Бубих. — Великие тайны ждут тех, кто почтительно…

— Помолчите, Николай Николаевич, — почти грубо прервал его Васильев. Впервые за все время пути он назвал Бубиха полностью по имени-отчеству. — Помолчите, не отсвечивайте. И не орите про Шамбалу.

А за дверьми самолета все оказалось очень просто. Очень просто и очень необычно: видная на десятки километров на все четыре стороны равнина с множеством камней и редкой лиловой травой. Равнина чуть наклонялась на восток, со всех сторон ее замыкали очень высокие, больше километра, крутые каменистые хребты. На всей громадной равнине виднелось только одно сооружение, сделанное человеком: развалины то ли крепости, то ли монастыря… Петя знал, что в Тибете нет особой разницы между этими сооружениями. Казалось, крепость находится совсем близко от самолета.

От развалин крепости двигались две человеческие фигурки. С другой стороны тоже видны люди: несколько всадников. А надо всем простиралось прозрачное небо — без единого облачка, плоское, сине-зеленое, какого-то жуткого оттенка. Живые существа казались крохотными в мрачной беспредельности Тибета. И холодно… Ветерок совсем легкий, а сразу захотелось надеть плотную куртку — не случайно ее дали в рюкзаке.

Без воплей Бубиха здесь оказалось очень тихо. Потрескивал двигатель — и тихий звук слышался, как будто он раздается не в нескольких метрах, а прямо над самой головой. Шли люди — Петя слышал их шаги примерно метров за пятьсот. Скакали всадники — гулкие удары копыт раздавались совсем рядом — с расстояния в два километра. А других звуков не было совсем. Петя даже сглотнул, решив — это ему заложило уши.

— Пошли, переводить будешь! Остальные — в распоряжение коменданта.

Васильев круто повернулся, быстро зашагал навстречу всадникам. Петя мгновенно отстал: он почему-то стал задыхаться, в глазах потемнело.

— Это у тебя горная болезнь… — сочувственно произнес Васильев. — Ладно, подождем здесь этих мизераблей…

— Почему вы их так?

— Несчастненькие и есть… А ты откуда слово знаешь?

— От дедушки…

— А я — от Якова Григорьевича. Я почему хотел их встретить подальше? Потому что время выхода будем с ними сегодня обговаривать. Ладно, все равно сегодня всему отряду дам вводную… И дневку всему отряду сделаю.

Всадники перешли на шаг, они так и двигались молча… Стало видно, что одеты они в черные и коричневые халаты, высокие шапки. Монголоидные лица оставались непроницаемы, спокойны. За спиной всех всадников покачивались ружья… насколько видел Петя, гладкоствольные.

Всадники подъехали, встали полукругом. Им и в голову не приходило сойти с лошадей. Они сидели в седлах и молчали.

— Переводи! Скажи, что я приветствую их и их вождей. Я надеюсь, что их скот здоров и трава на их кочевьях высокая. И еще я надеюсь, что они придут к нам и помогут в нашем путешествии.

Петя знал, как говорить с тибетцами, но экзамен экзаменом, а чтобы высунуть язык и показать тибетцам пустые ладони, пришлось совершить над собой усилие. К облегчению Пети, глава тибетцев тоже показал ладони и высунул язык Только Петя высовывал язык старательно, сколько мог далеко, а тибетец его только чуть выдвинул за зубы — почти что губы облизнул. Что ж, будем знать, как это у них делается…

Слова же Пети тибетцы внимательно слушали. Они не слишком торопились; сидели, как каменные, глядя в пространство. Главный медленно заговорил тонким голосом, и еще один камень упал с Петиной души: он понимал слова тибетца. Звуки порой звучали довольно дико — но непонятных слов Петя не услышал, кроме одного.

— Товарищ Васильев, они будут, людей и яков дадут. Но вот он спрашивает, много ли мы привезли ему «сгушени»… Что это такое?

— А! Переведи — сгущенки мы им привезли много! Это для них самый важный продукт, — пояснил Васильев Пете. — Мясную тушенку они не едят, потому что мяса не едят. А сгущенное молоко или сгущенное какао — без мяса. Хранится хоть вечно, сладкое, и им, по их вере, есть можно. Вон, сгружают для них.

Грохот ящиков со сгущенкой был слышен, как если бы ящики падали на землю у самых ног Пети.

— Когда начнется поход? — ответил на это тибетец.

— Через два дня на третий.

— Мы будем завтра. Мы принесем жертву Восьми Ужасным, и будем готовы выходить.

С этими словами тибетец повернул лошадь, остальные тоже разворачивали лошадей, уходили в каменную степь. А Петя и Васильев побрели к «развалинам»… Оказалось — это вполне даже действующий монастырь, хотя и осталось в нем всего три монаха: старый и два молодых. Старый почти не выходит из своей комнаты, молодые носят ему воду и еду. Ухаживают за старцем, а в остальное время делают, что хотят. Еще в монастыре устроены были две большие комнаты под казарму. Комнаты оказались побеленные, когда-то чистые и удобные. При необходимости здесь можно было разместить до полусотни людей, а в подвале снаряжения и оружия хватило бы и на добрую сотню.

— Опорный пункт, — серьезно называл это Васильев.

В казарме при монастыре и сейчас жили четыре красноармейца. Они не очень утруждали себя службой… Тем более что среди запасов продовольствия был изюм, и старшина повадился гнать из него самогон. Части запасенных в подвале бутылок с водкой и спиртом Васильев тоже не досчитался. При помощи Ивана он долго «разбирался» с красноармейцами и вернулся страшно недовольный.