Александр Золотько - 1941. Время кровавых псов

— Я знаю, насколько им можно верить. Имел счастье смотреть наши фильмы о Гражданской войне… «Чапаев», конечно, хороший фильм, но судить по нему о жизни Василия Ивановича… — комиссар покачал головой. — Но мы с вами не о кинематографе, а о вас. Орден вы в любом случае получите…

— Орден? — опешил Севка.

— Орден, — серьезно подтвердил комиссар. — «Звездочку». За спасение командира дивизии и уничтожение диверсионной группы противника.

— Чушь.

— Почему чушь? Народу нужны герои. Ваш подвиг вполне ложится в канву времени и обстоятельств. Спасать товарищей, выходить из окружения, проявлять бдительность и уничтожать врагов. Вообще-то, можно было соорудить и две награды, за каждое событие — по ордену. Но давать два ордена одному человеку посмертно…

Комиссар сделал паузу, внимательно глядя на Севку, ожидая, пока тот сообразит, что «посмертно» — это о нем, Всеволоде Александровиче Залесском. И, увидев, как собеседник вздрогнул, комиссар удовлетворенно кивнул и продолжил:

— Понимаете, нельзя вас было показывать людям в том состоянии… — Комиссар указал взглядом на пол. — Сегодня я бы попытался с вами поговорить еще раз, а потом…

— То есть я сегодня не только массажиста убил, — с трудом шевеля непослушными губами, сказал Севка, — но и жизнь себе выторговал?

— Не совсем. — Комиссар скрестил руки на груди. — Еще пока не выторговали. Но имеете возможность.

Ливень за окном усилился, оконный проем был похож на зеркало, кривое, бугристое и шевелящееся.

— Вас такая возможность интересует? — прищурился комиссар.

— Да, — не задумываясь ответил Севка.

Конечно, это его интересует. Он ни на секунду не усомнился в том, что комиссар говорит правду. И о том, что собирался его тупо грохнуть после разговора, и о том, что может сохранить жизнь.

— Что я должен сделать? — спросил Севка. — Я…

— Вы не имеете никакой ценности в нашем времени? — подхватил комиссар. — Вы это имеете в виду?

— Да.

— Это правда. И одновременно — не совсем. Знаете, что самое ценное в моей работе?

Севка пожал плечами.

— Кадры, уважаемый Всеволод Александрович. Кадры. Полагаете, так просто найти человека, который не переметнется на сторону… даже не противника, а коллеги и сослуживца? К каждому можно подобрать ключик. Почти к каждому. Вот до недавнего времени я был уверен, что ко мне ключик подобрать невозможно. А сейчас… — Комиссар взял баранку из вазы, положил ее на ладонь. — Вы обращали внимание, что баранка всегда ломается на четыре части? Вот так…

Кулак сжался, что-то хрустнуло, пальцы разжались — на ладони лежали четыре четвертинки бублика.

— В детстве меня это потрясало, казалось доказательством предопределенности всего происходящего и незыблемости законов природы. Не падение камней сверху вниз, а вот эти четыре кусочка баранки. И еще неделю назад я был уверен, что меня нельзя вот так вот, на четыре четверти, что я либо не поддамся, либо рассыплюсь в пыль… Или даже взорвусь, если слишком сильно нажать… — Комиссар чуть понизил голос и с заговорщицким видом наклонился вперед. — И скажу вам, все окружающие были уверены в том же. Со мной можно договориться, но заставить меня нельзя… Это так льстило моему эго… И тут появляетесь вы…

— Из будущего?

— Из прошлого, Всеволод Александрович, из прошлого… — Комиссар вздохнул. — Это сложно объяснить вот так, с ходу. Давайте перенесем этот разговор на завтра… Завтра у нас с вами еще будет время поговорить на отвлеченные темы. Никита!

Комиссар позвал негромко, но дверь открылась, и на пороге возник лейтенант.

— Никита, возьми, пожалуйста, Всеволода Александровича и надрессируй его по теме «Участие в получении награды из рук высокого начальника». Чтобы он все правильно сказал и сделал.

— Хорошо, Евгений Афанасьевич, — кивнул лейтенант.

— И, пожалуйста, поосторожнее с ним… во всех отношениях. Если повезет, он с нами останется надолго…

— Если ему повезет, — сказал Никита.

— Да, — согласился комиссар. — Но ни на секунду не забывайте, что он одним ударом убил Маэстро, а это…

— Я помню, — со странным выражением произнес лейтенант. — И буду осторожен. Во всех отношениях.

Севка встал.

Лейтенант отошел в сторону, пропуская его в дверь.

— Так почему вы решили, что я — подходящий кадр? — не оборачиваясь, спросил Севка.

Он смотрел в лицо лейтенанта, а тот не отводил взгляда от его лица.

— А я еще не решил. Я решил попробовать. А вам нужно надеяться.

— Я подумаю, — пообещал Севка.

— И примите к сведению, Всеволод Александрович… — Севка снова не оглянулся.

Лейтенант чуть прищурился и коротко дернул головой, приказывая обернуться.

— Да пошел ты… — одними губами прошептал Севка.

— Никита, только без рук. Молодой человек хамит с перепугу. Его можно понять. Но вы уже потрудитесь повернуться ко мне. Мы же выяснили с вами, что вы не хотите умирать в ближайшее время.

Севка четко повернулся через левое плечо и даже щелкнул каблуками.

— Вот, — удовлетворенно протянул комиссар. — Чему-то вас даже в вашей независимой армии научили. Кроме тактико-технических данных… как это? Автомата Калашникова, «АК» семьдесят четыре. Так вот, Всеволод Александрович, хочу еще раз указать на основные точки нашего с вами взаимопонимания. Вы можете отсюда сбежать…

Лейтенант за спиной Севки издал странный кашляющий звук.

— Можете, если повезет, — сказал комиссар. — И что дальше? Вы попытаетесь найти кого-то, кто поверит вам больше, чем я? Прошу вас это осознать. И еще — прошу вас выбрать как можно быстрее, лучше немедленно, форму нашего сотрудничества.

— Из чего выбирать? — поинтересовался Севка.

— Ну… Осознанный выбор, основанный на понимании отсутствия альтернатив, — лучший вариант для всех.

— Второе?

— Второе… когда в конце прошлого века…

— Девятнадцатого? — спросил Севка.

— Что? А, да, чуть не забыл, вы же из двадцать первого… В конце девятнадцатого века во Франции встал вопрос о создании контрразведывательной агентурной сети. И кому-то из тамошних специалистов пришла в голову замечательная мысль — употребить в этих целях парижских проституток. Даму брали, заводили в камеру и вручали ей машинописную страницу, заполненную текстом, лишенным всякого смысла и внутренних логических связей, да еще и с обилием цифр и непонятных терминов. И давали даме час-два на то, чтобы она этот текст запомнила. Потом просили воспроизвести. Если проститутка не справлялась, то ее крепко били. Больно, но без повреждений… Вы знаете, как это бывает…

— Знаю, — подтвердил Севка.

— После побоев даме давали новый листок с новым текстом. А потом новый. А потом — два. И три. И в результате ночные мотыльки могли дословно запоминать до часу разговора на незнакомом языке. Поверьте, мы можем…