Александр Золотько - 1941. Время кровавых псов

Севка присвистнул. Его удивило не то, что старик сфотографировался с царем, а то, что спокойно держит такую фотографию на виду. А Севка был уверен, что за такие штуки в тридцать седьмом расстреливали. Кровавая гебня опять-таки…

Или не все было так просто? Или это Евгений Афанасьевич крышует старого генерала?

Кстати, и сам комиссар присутствовал на нескольких фотографиях. В форме, в светлом штатском костюме, с какой-то красивой женщиной в белом платье. С той же женщиной и двумя детьми. С женщиной, детьми и Евграфом Павловичем. С Евграфом Павловичем и молодым парнем в форме. Фотография недавняя, Евгений Афанасьевич выглядит почти так же, как сейчас, старик — тоже, парень в офицерской… командирской, зло одернул себя Севка. Пора уже запомнить, идиот, в командирской. Командирской.

Севка шагнул к кожаному дивану с высокой спинкой с зеркалом наверху, хотел сесть, но, глянув на себя в зеркало, замер.

Вернулся к фотографии.

«Черт, — сказал Севка. — Бывает же такое…» Так, кажется, выразился комиссар, разглядывая Севку в блиндаже.

Нет, на фотографии между комиссаром и стариком был, естественно, не Севка, совсем другой парень.

Но, черт возьми, как же он был похож на Севку. Рост, телосложение, форма лица, разрез глаз…

Совпадение, говорите? Случайно, говорите, Севка попал в это время? Засуньте такие совпадения себе знаете куда?

1 августа 1941 года, 22 часа 15 минут.

Западный фронт

Вернулись разведчики и доложили, что проселочная дорога свободна. Немцы, днем двигавшиеся по ней в сторону железнодорожного моста, с наступлением сумерек исчезли, не желая, по-видимому, напороться на окруженцев в темноте.

— В общем, — сказал Сличенко, — как и ожидалось. На всякий случай мы оставили дозор возле проселка. Мордасов, у тебя все готово?

Лейтенант Мордасов кашлянул, почесал небритый подбородок.

— Что-то не так? — спросил Сличенко.

Егоров, Сличенко и командиры его батареи сидели под деревом вокруг карты, развернутой на брезенте. Плащ-палатка была натянута между деревьями, чтобы прикрыть слабый свет фонаря, стоявшего в центре.

Лейтенант Мордасов все никак не мог сформулировать своего замечания.

— Не телись, Лексей! Излагай четко и ясно, — подбодрил его Сличенко, и Егорову показалось, что прозвучала фраза не то чтобы совсем фальшиво, но как-то неуместно.

Какая тут, к чертям, бодрость в глубоком тылу немцев? И если бы планировался прорыв к своим, пусть с ударом, боем, со смертельным риском и даже возможностью умереть во время прорыва. Нет, разговор ведется так, будто это немцы попали в окружение и нужно только четко сработать. Как на полигоне или стрельбище.

— Установки готовы, — сказал наконец Мордасов тихо. — Машина со снарядами готова. Оба танка… «Сороковки» готовы тоже, танкисты сказали — проблем не будет.

— Хорошо, — одобрил капитан. — Почему в голосе нет восторга и предвкушения предстоящей битвы?

И снова фраза повисла в воздухе, как елочная мишура, яркая, веселая и пустая.

«Он что, не понимает, что выбрал не ту интонацию, — с раздражением подумал Егоров. — От него ждут разъяснения, четко поставленной задачи, а он…»

— Люди, товарищ капитан, — сказал Мордасов. — Они не спрашивают, но я ведь вижу… Ладно, мы остались у немцев в тылу. Ладно, просидели сутки, прячась. Но они ведь понимают, что мы делим батарею. Четыре установки остаются здесь, три я увожу… Танки забираю… Выходит, кто-то из нас идет на смерть, а кто-то уцелеет… Хоть бы какую определенность для людей, товарищ капитан…

— Для людей? — свистящим шепотом спросил Сличенко. — Или для тебя?

— И для меня, — глухо сказал лейтенант.

— А я не знаю. Не знаю, кто из нас выйдет живым, а кто подохнет. Я знаю, что должен до рассвета оказаться в двух километрах от моста, вот здесь. — Сличенко ткнул пальцем в карту. — Знаю, что ты должен накрыть мост и станцию перед ним. И больше я ничего не знаю. Я не знаю, не прилетит ли завтра утром сюда «юнкерс» и не разнесет ли здесь все к чертовой бабушке. Я не знаю, не напорешься ли ты со своими установками на немцев. Тебе, твоим установкам и твоим «Т-40» хватит одного среднего немецкого танка. Что я могу еще сказать? Призвать тебя и твоих людей выше держать голову и помнить о своем высоком воинском долге?

— И что мне сказать людям? — угрюмо спросил лейтенант.

Сличенко вздохнул:

— Скажи, что я вас отпустил. Что вы немного пошумите, уничтожите технику и уйдете к нашим. Скажи, что от реки до линии фронта десять километров… лучше — двенадцать с половиной, некруглые числа вызывают больше доверия. Если кто-то начнет умничать — дай в зубы или пусти пулю в лоб, есть у тебя такое право. Самому слабо — отправь умника ко мне, я справлюсь и одной рукой… Если это ты скис — застрелись сам. Или попроси товарища. Вон, твой приятель Симагин тебе поможет. Правда, Симагин?

Лейтенант Симагин не ответил.

— Значит, так. — Сличенко демонстративно поднес свое запястье к фонарю и посмотрел на часы. — Через пятнадцать минут ты должен выступать. Обсуждение закончено, всем разойтись.

Сличенко выключил фонарь. Сразу стало темно, люди, сидевшие рядом вдруг исчезли, растворились в темноте.

— Я сказал — разойтись, — повторил Сличенко.

Люди встали и молча разошлись.

— Мордасов, останься, — тихо сказал капитан.

— Да. — Мордасов снова присел на корточки, скрипнули сапоги. — Слушаю, товарищ капитан.

— Леша… — голос Сличенко стал совсем другим — виноватым, что ли. — Ты прости за то, что я на тебя…

— Ничего, — сказал Мордасов.

— Пойми, мне некого туда послать. Ты — лучший. Только ты сможешь вывести машины в нужную точку в темноте и с первого залпа, без пристрелки, накрыть мост и станцию. У тебя снарядов на четыре залпа. Первый залп — с ходу, установки заряжены, двигаешься не быстрее тридцати километров в час, дорога плохая, больше не получится. Немцы тебя засекут сразу и сразу попытаются уничтожить или захватить. Лучше, если попытаются захватить, у тебя будет время перезарядиться. Если откроют огонь на поражение или вызовут авиацию — стреляй, пока сможешь. Накроется одна установка, две — все равно лупишь из того, что осталось. Мост и станция. С твоей позиции ты все увидишь своими глазами. Промажешь первым залпом — сможешь скорректировать огонь. Я на тебя надеюсь, Леша… Иначе мы не прорвемся к цели. Понимаешь? Нужно, чтобы ты шумнул. Нужно, чтобы немцы поверили, что батарея уничтожена. Тогда я завтра смогу прорваться вот сюда… — Сличенко включил фонарь и показал пальцем на карте, куда именно он должен прорваться. — Другого варианта нет, Леша… Понимаешь?

— Понимаю, — ответил лейтенант. — Я сам без разговора пойду, но что я скажу людям?