В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III

Карамзин после очередного визита в Тверь сообщал писателю И. И. Дмитриеву о своих впечатлениях:

«Только в нынешнюю ночь возвратились мы из Твери, где жили две недели как в волшебном замке. Не могу изъяснить тебе, сколь великая княгиня и принц ко мне милостивы. Я узнал их несравненно более прежнего, имев случай ежедневно говорить с ними по нескольку часов во время наших исторических чтений. Великая княгиня во всяком состоянии была бы одною из любезнейших женщин в свете, а принц имеет ангельскую доброту и знания, необыкновенные в некоторых областях».

Великая же княгиня, удостоверившись в способностях Карамзина и чувствуя в нем единомышленника, вознамерилась приблизить его к Твери. Ей хотелось иметь рядом умного собеседника, с которым можно было бы общаться постоянно.

— Почему бы вам не стать гражданским губернатором Твери? — спросила она как-то Карамзина. — Вы очень облегчили бы жизнь моему дорогому супругу и украсили мою.

— Ваше императорское высочество, — растерянно ответил тот, — я благодарен вам за высокую милость, но вынужден отказаться.

— Отчего же? — искренне удивилась Екатерина.

— Боюсь, что не смогу сочетать обязанности государственного служащего с трудом историка.

— Да полно вам!

— Нет, право, я или буду худым губернатором, или худым историком.

— Вы неподражаемы! — рассмеялась Екатерина Павловна. — Что ж, оставайтесь историком, только не лишайте меня вашей дружбы.

Карамзин с подчеркнутым почтением поцеловал край платья великой княгини и тихо сказал:

— Я не могу называть себя вашим другом, ваше императорское высочество. Вы — полубогиня, а я — простой смертный.

При всех своих несомненных достоинствах, Екатерина Павловна была слишком женщиной, чтобы не ценить комплименты и даже откровенную лесть, особенно если льстили с таким тактом, как Карамзин.

А он… Он очень высоко ценил отношение к себе Екатерины Павловны, почитал ее и действительно за глаза называл «Тверской полубогиней».

Сама же Екатерина Павловна в письмах называла Карамзина своим учителем. Тем не менее она писала ему почти всегда по-французски, то ли не рискуя выражать свои мысли на языке, который все-таки не был для нее основным, то ли подчеркивая, что не хочет вторгаться в ту область, где царил русский писатель, один из основателей нового литературного языка, ясного и выразительного.

Дружба Екатерины Павловны с писателем и историком была искренней и долгой: они не раз встречались, а потом поддерживали переписку до самой смерти великой княгини. К тому же она не раз потом была посредницей между ним и императором, в чем ее всегда очень энергично поддерживала верная Мария, тоже ставшая большой поклонницей Карамзина и уже не скрывавшей этого.

А влияние на Александра увлекающаяся, страстная и энергичная, Екатерина Павловна имела действительно большое; он советовался с ней по самым различным вопросам внешней и внутренней политики и посвящал ее в такие планы и мысли, которые оставались тайной даже для ближайших его сотрудников. Все в ближайшем окружении императора знали, что она была его любимой сестрой. Екатерина Павловна прекрасно знала о своем влиянии на брата, о том, что этому внутренне очень одинокому человеку так нужен близкий человек, понимающий, сочувствующий, готовый помочь если не делом, то советом.

По мнению современников, Великая Княгиня Екатерина Павловна содействовала отставке графа и Андреевского кавалера Михаила Михайловича Сперанского и возвышению графа Федора Васильевича Ростопчина.

Сохранилась обширная переписка между Александром I и его сестрой, из которой видно, что они обсуждали самые разные вопросы — от личных до государственных. В годы вынужденной дружбы с Наполеоном, которая так тяготила Александра, Екатерина Павловна, со своим умом, пылким патриотизмом и в то же время с тонким женским чутьем, была брату особенно необходима. Она была его ближайшим другом и советчиком и пользовалась его полным доверием.

Именно у Екатерины Павловны император искал поддержки в тяжелые минуты сомнений, зная, что она разделяет его мысли. Поэтому Александр не раз навещал сестру в Твери, а когда находился в Петербурге, ездил по России или был в Европе, то поддерживал оживленную переписку.

В один из таких приездов Александр внезапно признался сестре:

— Като, меня очень беспокоит то, с позволения сказать, воспитание, которое получают мои младшие братья.

— Почему, Саша? — искренне удивилась Екатерина. — Они воспитываются при маменьке, а ее величество и мне, и моим сестрам дала прекрасное образование…

— Для женщин, — перебил ее Александр. — К тому же воспитывала вас не она лично, а другие люди, очень удачно избранные среди прочих. Учителя же моих братьев люди вполне достойные, но…

— Малообразованные?

— Нет. Слабохарактерные. А великие князья строптивы, капризны, и испытывают крайне мало интереса к наукам вообще. А я хотел бы видеть их впоследствии выпускниками какого-нибудь университета. Посмотри на своего мужа — вот образец, которому следует подражать.

— Это правда, — нежно улыбнулась Екатерина. — Мой Жорж — совершенство во всех отношениях. Но ведь еще не поздно сменить наставников и подготовить братьев к учебе в университете, пусть даже и в России.

— Я бы хотел, кроме этого, ослабить влияние на них двора вдовствующей императрицы. Точнее, пресечь его.

— Тогда нужно отдать их в пансион, — пошутила Екатерина. — Жаль, что великих князей нельзя доверить иезуитам, говорят, они дают своим питомцам блестящее образование и воспитание в полной изоляции от общества.

— Пансион… — задумчиво произнес Александр. — Я подумаю над этим. И прикажу подумать другим.

— Сперанскому, например, — с явным сарказмом предположила Екатерина.

Александр внимательно взглянул на сестру.

— Знаю, ты его недолюбливаешь. Но у него бывают очень здравые идеи…

— Мне как-то ближе идеи Карамзина.

— Мы подумаем над этим, — решительно подвел итог Александр. — Я напишу тебе о результатах. И ты подумай… вместе с господином Карамзиным.

Через некоторое время Екатерина действительно получила обширное послание от брата, где, в частности, говорилось:

«Я приказал составить для меня записку с соображениями относительно подготовки великих князей в университет. Посылаю тебе мнение Сперанского (прошу тебя отнестись к нему беспристрастно) и графа Разумовского, который все-таки министр просвещения. Оба они считают необходимым отвлечь великих князей от маршировки и дворцовых привычек и изъять из рук угодников-кавалеров, заведующих их воспитанием. Должно для них учредить особое училище, русское, которое князья будут посещать, как и другие ученики. И из этих-то учеников со временем образуются помощники по важным частям службы государственной. Дело, как видишь, важное и совершенно новое…»