Вильгельм Зон - Окончательная реальность

1 августа 1914 года началась война. Последним отголоском мирного времени в воспоминаниях Шолохова осталось майское лодочное путешествие по Оке вместе с Пешехоновым. Опять обсуждали реформы, вспоминали Столыпина.

Война! Крюков хотел все видеть своими глазами. Сначала Шолохов был в ужасе, решил любой ценой не пускать Федора на фронт, но затем понял – безнадежно, дописать роман без войны не получится. Крюков прав – надо видеть все своими глазами.

Южный театр военных действий – Баку, Тифлис, Джульфа и Хой. Турецкий фронт – Крюков помощник думского уполномоченного при санитарном отряде Красного Креста. Затем Галиция. Шолохов хорошо помнил ту страшную атаку украинских сечевых стрельцов, поддержанную австрийской конницей. Тогда в первый раз он закричал. Крик вырвался сам, неудержимый, как рвотный спазм. Крюков упал, подумал, что контужен или ранен в голову. Придя в себя, понял – невредим. Михаил Александрович испугался: он сжался в комок и беззвучно, как рыба, открывал рот, потом осторожно, тишайшим шепотом произнес первые слова…

Крюков продолжал писать очерки. В «Русских ведомостях» вышли «У боевой линии», «В сфере военной обыденности», другие, но внутренний голос все настойчивее твердил: «Роман, пиши роман, не успеешь, дурилка».

Перед Рождеством 1916 года Крюков приехал в Петербург. Как он думал, по делам Красного Креста предстоит ему встреча с Гучковым. Александр Иванович сразу признал собрата по ложе.

– Здравствуйте, Федор Дмитриевич. Как поживаете, как ваши литературные успехи?

В комнате находилось еще трое. Уполномоченный Красного Креста Терещенко, генерал Крымов и некто Некрасов, член Верховного Совета Великого Востока народов России.

Владелец приличного издательства «Сирин», крупный предприниматель (по оценкам газетчиков, состояние более 70 миллионов рублей), непосредственный руководитель Крюкова по отряду Красного Креста – Михаил Иванович Терещенко сам попросил Федора Дмитриевича приехать. Потомок казаков, он очень хорошо относился к Крюкову. И хотя, издавая Белого и Блока, Терещенко не был поклонником литературного таланта Крюкова, как публициста и политика ставил его очень высоко. Приглашая писателя на встречу с Гучковым, Терещенко (Шолохов это приметил очень точно) долго и внимательно смотрел в глаза. Плохой признак.

Генерал-майор Крымов чайльд-гарольдом сидел в углу. Мрачный и уставший то ли с дальней дороги, то ли еще от чего-то, был он молчалив и как будто напуган.

Заговорил Некрасов.

– Федор Дмитриевич, мы попросили Михаила Ивановича пригласить вас на встречу, и разговор пойдет не о проблемах Красного Креста. Ситуация накаляется, – Некрасов встал и начал прохаживаться по комнате, – на фронтах тяжело, положение ухудшается, Распутин убит и, кажется, наступает момент…

– …когда медлить больше нельзя, – резко сказал Крымов.

– Да-с, – произнес Терещенко. Он подошел к Крюкову и взял его под локоть. – Не согласились бы вы, уважаемый Федор Дмитриевич, занять пост государственного контролера в грядущем, ответственном перед Думой правительстве?

– Я? – Федор искренне удивился.

– Да, Федор Дмитриевич, вы. Генерал Крымов считает, что в складывающейся ситуации, чтобы взять все в свои руки, помимо поддержки общественных кругов и значительной части армейских, необходима поддержка казаков; всего казачества.

Шолохов начинал понимать, куда дело движется.

– Вы говорите, взять в свои руки. Речь, что, идет о военном перевороте?

Со своего места порывисто поднялся Гучков.

– Речь идет о том, чтобы сохранить монархию! В новых государственных формах мы видим блистательные перспективы как для династии, так и для России. Конституционная монархия – единственный выход.

– Но Николай никогда не пойдет на это. – Голос Крюкова был полон сомнений.

– Николай должен отречься в пользу сына. Регент Михаил, – сказал Гучков, чеканя слова.

Шолохов вспомнил юного императора, гарцующего перед константинопольской Софией, ему сделалось хорошо и приятно.

– Я согласен, – скромно сказал Крюков, – но, Михаил Иванович, вы ведь тоже из казаков, почему бы вам самому… А я уж чем смогу – помогу.

– Ну, какой я казак! – усмехнулся Терещенко. – И потом, Федор Дмитриевич, мне предложен пост министра финансов…

Гучков был доволен. Последняя вакансия заполнена. И как славно, как значимо. Государственный контролер – Федор Крюков – простой человек из народа, настоящий казак, не замешан ни в каких политических дрязгах и интригах последних лет. Идеальный кандидат на малозначимую, но приметную должность в будущем правительстве.

Теперь о сроках. Крымов настаивает на немедленных действиях. Он приехал с Румынского фронта сам не свой. Кажется, что каким-то адским жаром обдало его там. Ничего конкретного сказать не может, но твердит все одно: скорее, скорее. Настроения таковы, что солдатня охвачена ужасом. Начинаются брожения. Как будто зараза какая-то исходит из напитанной кровью румынской земли. По словам Крымова, находясь там, он и сам испытывал необъяснимые и крайне неприятные приступы стелющегося по земле и проникающего внутрь нечеловеческого страха.

– Надо действовать незамедлительно, ситуация в любой момент может выйти из-под контроля. До весны царь должен быть низложен.

Некрасов не соглашался.

– По моим сведениям, – а, уверяю вас, у меня надежные источники в сенате Соединенных Штатов, – не позднее марта Америка вступит в войну. Положение на фронтах, как вы понимаете, резко изменится, и, на мой взгляд, это будет гораздо более благоприятная ситуация, чтобы совершить задуманное.

– Да не дотянем мы до марта или, тем более, до апреля! Раньше полыхнет. А когда наступит хаос, будет поздно что-либо делать. Январь, в крайнем случае февраль, – твердил Крымов.

Гучков размышлял. Заговор был нужен как никогда. Дело срочнейшее. Россия вот-вот шагнет в бездну, и надо торопиться. А – не вязалось. Некрасов упрямился, не хотел действовать раньше апреля. Решающий разговор откладывался, никак не могли дотянуться до главного – «назначить дату». Гучков поднялся, прошелся по кабинету. Остановился перед белым бюстом Столыпина. Он поставил этот бюст к себе в кабинет для неизменного подбодрения. Он хотел бы быть еще одним Столыпиным. И после свершений готов был даже и кончить так, как он. Гучков посмотрел на каменные веки. «Вот этот все делал вовремя и на месте. Не брюзжал бы потом про опоздания. Хватит тянуть. Сегодня я все решу и назначу день».

При всей простоте Гучков никак не мог принять окончательного решения: сейчас, как настаивает Крымов, или весной, о чем говорит Некрасов.

Вдруг неожиданная мысль: «Пусть Бог рассудит, как бывало не раз на его многочисленных дуэлях. Пусть этот Крюков выскажется, честный человек, не имеющий предвзятого мнения. Как он скажет, так и решу».