Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

Английский посол и его сотрудники были в полной мере изобличены, как главные вдохновители цареубийственных замыслов; и если граф Уитворт вовремя смылся в Копенгаген, то его секретарь Джон Рэдклифф не избежал царского гнева и был четвертован, невзирая на дипломатический статус. На десятилетие, вплоть до смерти Павла, Россия была ославлена британцами, как царство дикости и тирании, в ответ получив клеймо «гнусного острова, рассылающего убийц под видом дипломатов». Главным бенефициаром этой истории оказался император французов, превратившийся на столь живописном фоне из «корсиканского чудовища» во вполне респектабельного партнера. Фантастическая идея совместного похода в Индию была быстро признана нереальной, и раздел будущей добычи произведен более практичным образом: Франции — Гибралтар, Египет и Левант; России — Константинополь и Мальту. Так расписали в Мальмезонской декларации. Из этих пунктов занять удалось только один, зато самый ценный. Во всех остальных случаях английское господство на море оказалось решающим и непреодолимым. Штурм Константинополя более ста лет удерживал титул наиболее кровопролитной баталии всех времен и народов.

Разумеется, при высокой интенсивности боевых действий в Европе и на Ближнем Востоке, враждующим сторонам было не до разграничения в Америке. Да и просто ведение переговоров выглядело весьма затруднительным. Только когда несносные амбиции Наполеона вызвали кризис франко-русского союза, а наследник Павла возобновил дипломатические сношения с Англией, пришел черед размежевания на Тихом океане. До этого Россия стремилась договориться о границе с Испанией, исключив возможность проникновения на северо-запад Америки прочих колониальных держав. Линию раздела предлагали провести посередине залива Сан-Франциско, на южной стороне которого были испанские католические миссии, на северной — торговый пост русской Камчатской компании. Но в Мадриде слышать ни о чем не хотели, требуя отступить за Берингов пролив. Когда Испания оказалась выбита из мировой политики Бонапартом, у берегов Калифорнии наступило раздолье для британских и североамериканских браконьеров. Договариваться пришлось уже с Лондоном и Вашингтоном, и на гораздо худших условиях. Долину реки Вымол (второй по величине после Юкона в тихоокеанском бассейне обеих Америк) признали нейтральной, открытой для торговли и прочей хозяйственной деятельности подданных всех трех государств. Промысел котика и калана к югу от сорок восьмого градуса также был для них разрешен. В результате, между испанскими и русскими поселениями вбили широкий англосаксонский клин. С открытием «Орегонской тропы» американские сеттлеры начали прибывать сюда не только морем, но и караванами через горы.

Русские в этих краях были не слишком многочисленны, а кроме того — разделены на несколько этноконфессиональных групп, взирающих друг на друга, как на чужаков. Особенно упорно противопоставляли себя всем прочим изгнанные с Ветки староверы, приехавшие с женами и детьми, за что получили прозвище «семейских». На протяжении многих поколений, в их общине сохранялась строгая эндогамия, а главным и наиболее достойным истинного христианина занятием считалось земледелие. На другом полюсе — разношерстная толпа промысловиков и торговцев, в которой законтрактованных жителей центральной России органично дополняли вышедшие на волю каторжники, обрусевшие туземцы и Бог знает, кто еще — вплоть до унесенных штормом японских рыбаков и бежавших из-под виселицы английских матросов. Не имея женщин своей породы, они роднились с индейцами либо алеутами. В этом деле существовала сложная иерархия.

Три племени тихоокеанского прибрежья — тлинкиты, хайда и цимшиан — к моменту открытия их земель были чуть более развиты, нежели прочие аборигены, и, соответственно, считали свой триумвират высшей расой. Кстати, определенные расовые особенности у них действительно есть: представители этих народов часто имеют узкое, сильно профилированное лицо и орлиный нос, в противоположность круглолицым и выраженно монголоидным соседям. Русско-тлинкитский метис первого поколения выглядит вполне себе европейцем. Но главное не это. Все местные жители вели счет родства по женской линии, а потому сын туземки от русского наследовал принадлежность к материнскому племени, со всеми тонкостями статуса и этикета. Это рождало множество проблемных ситуаций. К примеру, алеуты считались (и действительно были) среди аборигенных народов наиболее искусными охотниками на морского зверя; дети алеутских женщин часто делали на этом карьеру, становясь капитанами промысловых судов и начальниками охотничьих партий. И вот сын тлинкитки, с молоком матери впитавший презрение к «живущим на севере грязным дикарям», приходит наниматься простым матросом, глядя на своего будущего начальника, словно обедневший идальго на ростовщика-еврея… А с точки зрения официальной, они оба русские. Что тут делать? Подобные кастово-племенные предрассудки нельзя было изжить в одночасье.

Еще больший раскол вносили религиозные разногласия. Схема «православные-старообрядцы-язычники» не исчерпывает всей сложности вопроса. Внутри конфессий были свои подводные течения, часто включенные в экономический и социальный контекст. С закладки Нового Петербурга, колония в устье реки Стауло по внутренней организации представляла тоталитарную секту, ведущую хозяйство по типу земледельческой коммуны под жестким управлением своего духовного гуру. Сомневающихся в праве Харлампия Васильева занимать этот пост всегда хватало, но ловкий «отец-основатель» как-то умел от них избавляться. А вот наследники не сумели. Споры, что такое правильная святоотеческая вера и как ее очистить от прельстительной новизны, выплеснулись за пределы общины. Чуть не дошло до междоусобной войны. Лишь под нажимом губернатора традиционалисты согласились взять отступное и переселиться на вольные земли. Объявили: дескать, старый град сего имени — антихристово творенье, то ж самое — и новый. Место выбрали, чтобы подальше от никониан и от вчерашних собратьев по вере: в долине реки Виламут, уйдя к югу аж на четыреста верст. Но и там единства не сохранили, продолжив дробление на все более мелкие осколки. Только два форта сумели устоять в окружении враждебных туземцев и вырасти в небольшие городки, благодаря притоку единоверцев из коренной России. Их судьба доказывает, что имя — отнюдь не звук пустой: селения звались Китеж и Беловодье.

Слыша эти названия, какой-нибудь замученный барщинной неволей крестьянин вдруг обретал мечту, и двадцать тысяч верст не казались слишком дальним расстоянием — наоборот, чем дальше от прежних мест, тем лучше. Были переселенцы легальные, заключившие контракт с Компанией и по окончании срока оставшиеся в дальнем краю. Были «бегуны», дорожные приключения которых дадут фору самой буйной фантазии сочинителей. Были ссыльные, придавшие здешней жизни особый колорит: среди них много людей образованных и состоявших прежде в немалых чинах. Взяв начало с польских конфедератов, американская ссылка особенно расцвела при Павле, часто в порыве гнева отправлявшем неугодных в самые дальние края, какие он мог вообразить. Разочарование царя в масонстве выкинуло на берег Анианского залива целую ложу «братьев злато-розового креста» во главе с известным Новиковым. Их деятельность превратила Новый Петербург из колониального форпоста в культурный, интеллектуальный и духовный центр, но при этом скорее отдалила от метрополии, чем сблизила. Умственные и нравственные искания новопетербургских масонов лежали вне русла казенно-образовательной традиции. Взять, хотя бы, такое странное учение, как атеистическое христианство. Иисус Христос в нем почитается не как бог, а как великий философ, открывший людям истину любви. Во всем остальном проводится самый строгий материализм.