Иван Васильев - Еще один шанс [СИ]

— Господи, сподоби, своей милостью рабов грешных! — люди стали задавать вопросы, когда собрались возле избы старателя. — А, что сослучилось? Куды все идуть? Что сотряслось?

— Ой, худо! Горюшко — горькое! Горе? — недоуменно звучало с одной стороны толпы. Говорили слабым, упавшим голосом, примиряясь с неизбежностью выпавшего несчастья на простых, никем не защищённых сельчан.

— Наш кормилец, Иван Лукич проиграл семью Никиты в карты.

— Как же Никатка теперяча? Что будет с женушкой, с малыми детками? Помрут ведь убогие, кушать-то нечего! Зима лютая на дворе!

— Радость. Радость! Радость? — ответом шло с другого конца.

— Барин из Таганово Голому локтю за заслуги небольшой домик с амбаром да банькой подарил. Вот и радуются крещеные — новоселье.

— Слышали, тагановский помещик Локтю, сдуру, ради прихоти, здоровенную домину подарил и несколько лошадей! — народная молва тут же, на ходу увеличивала награду.

— Вот тебе и крест святой и пречистая богородица! Тьфу… — всё больше разрасталась барская благодарность к бывшему односельчанину. — Представляешь, купчине Воронцову вожжа в одно место попала… Бросил все дела, специально приехал из Москвы, выиграл в карты его самого и всю семью у нашего кормильца! А затем отстроил, этому босяку, здоровенные хоромы, подарил табун редких лошадушек, да есчо понагнал цельный табор голосистых красных девок, с песнями, собирать его в путь — дорожку! Вот, где справедливость на белом свете? Почему одним всё — другим ничего?

Возле небольшой избушки Голого локтя стояли двое саней. Кони, били копытами землю, фыркали и гремели бубенцами, украшенные разноцветными лентами, вьющимися на легком ветру. Сбруя лошадей пылала жаром начищенных медных блях и подвесок.

— Православные, — громко произнес Никита, завершив погрузку своего большого семейства в наряженные яркими лентами сани вместе с отощавшей от голода кошкой и коробочкой для домового.

— Приглашаю всех в Таганово! Ко мне, на новоселье! Прошу, люди добрые, на пир честной! Не откажите, будьте гостями…

И люди замерли от такой шальной новости, и, казалось, даже дыхания их не было слышно.

— Да, ещё несколько сундуков злата-серебра отсыпал… — продолжалось увеличение чудачеств странного помещика после паузы. — А иначе откель у Никитки такие деньжища? От пуза напоить да накормить два села?

Тройки весело понесли в сторону Таганово. Вышли на хорошую накатанную дорогу. Кони игриво закусили удила, развели головы в разные стороны. Стали задорно перебирать длинными ногами увеличивая скорость. Снежная пыль поземкой завертела из под полозьев. Зазвенели колокольчики и погремушки. Весело заиграла гармошка, раскатисто зазвучала задорная песня…

— Что это? Что это? Что это? — было слышно вдоль дороги.

— ГАРМОНЬ! Гар-монь. Гармооо-ньь, — людское эхо гулко разносилось ответом.

Деревня Лепино. Усадьба помещика Киреева. В двенадцати километрах от Таганово.

— Ну, и какие новости в нашем болоте? — зевнув, спросил Киреев у большеголового лохматого мужика, стоящего перед ним босиком, в просторной кумачовой рубахе. Лицо у приказчика было помятое, глаза мутные, осоловелые.

— Кормилец, упаси боже! — холоп глуповато шмыгнул носом. — Тебя чай не было всего-то три месяца. Какие могут быть вести, за столь короткое время? Их ни слыхом не слыхать, ни видом не видать! Всё по-старому: Тишь, благодать, покой. Скука такая, хоть петлю на шею надевай…

— А у соседей, что слышно? — барин повязал шелковым кушаком тёмно-синий атласный кафтан, одетый поверх бархатных сиреневых штанов, подошел к поставцу, налил из ендовы в серебряный кубок фряжского вина и начал пить небольшими глотками.

— Да и у соседей всё по-прежнему, батюшка, — ответчик продолжал лукаво моргать глазами, не выходя из образа преданного слуги. — Тишина, лепота. Так, небольшие сплетни…

— И насколько небольшие?

— С ладошку. Даже нет, с вершок: Лопочут у вдовы помещика Фёдора Лукича Стородубского корова отелилась двадцати лет отроду. В Сокольниково, что в соседней деревне, сказывают, поп появился новый. Бородища у него — землю метёт. Дюже ликом грозен. Народ застращал до того, что на молебен ходить бояться. А ещё, я ночесь сон страшной видел, да с испугу забыл какой, а тут ещё пёс так жалобно с утрица выть начал…

— Афонька! — Киреев сумрачно свел брови. — Очумел, што ля потрах сучий! А ну, рыло неумытое! Не тяни козла за рога! Знаешь, про что вопрошаю — про Таганово.

— Ась, про Таганово. Будь оно трижды не ладно, свят, свят! Пронеси силу нечистую, — рассказчик быстро перекрестился, тихонько сплюнул. Затем хитро чихнул, зажав одну ноздрю.

— Нуу! — грозно протянул Киреев.

— Кормилиц, прости меня грешного! Не серчай! Не уразумел я твоих заумных вопросов. Худоумие какое-то на меня напало… Каюсь. Только тамошний помещик, продолжает чудить.

— И что же он учудил, за столь короткий срок? — не утерпел Киреев.

— Понасадил он на улицах деревни ёлок цвета голубого да пахучих цветов заморских. Вдоль улиц, выложил красным камнем небольшие, узенькие тропинки. Возле каждого домишки у ворот вкопал столбы. Да на них повесил слюдяные фонарики разного цвета.

— Погодь, погодь Фанасий, вот тут, помедленней, не спеши. Толком говори, что там и как?

— Сказывают, теперяча кажную субботу, к вечеру зажигают их, и они горят цветными огоньками. Света от них никакого. Так баловство одно. Зато масла дорогова заморского сжигают на это чудачество — прорву.

— И-и-и… наколь ему это? Нешта, так все делают за границей, жгут масло задарма? Чтобы цветы с елками освещать ночью? Вот дурь-то несусветная!

— Григорий Иванович! Да кто ж этих иродов знает! Чужая душа потемки. Только не замужние девки с холостыми парнями с близлежащих деревень теперяча как вечер субботы так все прут табунами в Таганово. Рты поразявят и глядят на сие баловство. Дружат, гуляют, знакомятся с местными, песни орут, пляшут, бесятся как будто им там мёдом намазано. А чтобы не случилась чаго — мало ли? Так вот, в энто позднее время, ходят по селу караульные. За порядком следят. А после полуночи всех выгоняют из деревеньки. Дабы крестьянам спать не мешали.

— Да, чудны дела твои господи, — Киреев недоумённо посмотрел в сторону иконы. Перекрестился. — Хотя… Ерунда, всё! Он бы лучше подати новые придумал или поборы с наказаниями. Это было бы богоугодное дело! А так… Баловство, от скукоты и тугодумия.

— Батюшка-кормилиц! — приказчик начал оправдываться, за соседского барина. — Так ведь придумал наказания, лиходей тагановский. Не даёт мужикам жития спокойного, безобразничает, хоть плачь, хоть вой волком. Ропщут сердобольные людишки! Особенно старики. Клянут его, на чём стоит свет.