Иван Васильев - Еще один шанс [СИ]

— Ну вот, уже интересно! Давай вещай с этого места поподробнее.

— Надежа наш, свершилась эта оказия акакрас после твоего отъезда, когда всё в округе успокоилось, улеглось. Только мы вздохнули, перекрестились как тут, раз и бяда пришла! Пошил этот греховодник своим бабам платья заморские, аляпистые, разукрасистые все в пятухах. Представьте себе, такое, — Афанасий начал махать руками, показывать на себе какие фасоны платьев пошил своим крестьянкам тагановский изувер. — Взяли и оторвали обрез лоскута от одной ткани и пришили на, вот на… Короча тут! Ну, а туда, где у лошади шея заканчивается, а у коровы ещё нетути, так вот туды, недалече, у крепления хомута, тьфу ты, то есть, под руками у плеча и прихватили второй кусок. А у горла, вокурат под подбородком, тама ляпанули и присобачили воротник, такой ужины… Тутача, у пузе, в обхвате, взяли и утянули до такой ширины… У ног, так то вот сделали, что при ходьбе, всё сходиться вродя в узел, но можа быть и свободноча, в обтяг. В поясе, всё оставили жиденько, как будто вожжами подвязали… [50] Примечание автора. Афанасий попытался изобразить примерно вот такие платья, увиденные его другом на улицах Таганово. https://fashionapp.ru/wp-content/uploads/2016/10/russkij-stil-v-odezhde-1-801x1024.jpg. Однако воображение Киреева после третьего кубка вина нарисовала совсем другую картину. http://cdn.bolshoyvopros.ru/files/users/images/96/04/960446e7f4c49586bb8fffdb140c945f.jpg

В горле у помещика запершило. Он поежился и глубоким глотком вина прогнал возникший в голове образ.

— И теперяча, Григорий Иванович, он приказал своим девкам и бабам одеть все эти срамные заморские одёжки на себя и кажную божию субботу, после обедни, по два часа, гулять в ней по улице. А кто не выйдет — того велено хватать и тащить на конюшню.

— Пороть? — потирая руки, не утерпел Киреев.

— Зачем пороть… — работать. Либо ты каждую субботу гуляешь в новом платье, подаренном от помещика, или цельный дюжий день убираешь конюшню.

— Это правильно! — Киреев впервые похвалил соседа. — Здесь он молодец! Надеюсь, конюшни теперь блестят у него?

— Помилуй, кормилиц? Как же, дождёшься от них благодати. Бабы в Таганово оказались хитрющие! Назло всем готовы ходить в этих срамных платьях, нежели делать доброе дело на гумне. Грят, ещё не одна не пошла работать! Как только обедня в субботу окончиться, так тутжна по улицам шастают, зубы точат об обновах, всем кости перемалывают! Что с них взять — дьявольское семя.

— Да-а… — Киреев допил вино. Задумчиво поставил кубок на стол. — А ещё говорят, я самодур!

— Что ты, благодетель, спаси и сохрани! Лучше тебя нет никого на свете!!!

— Ладно, — довольный похвалой барин улыбнулся в густую рыжую бороду. — А сам-то он где, что делает?

— А кто ж его ведает. Кто грит — в Новгороде, кто в Москве, а кто сказывает, будто уехал опять к басурманам за товаром.

Крупный дородный мужик в шелковой оранжевой рубахе сидел за столом в рабочей столовой «Строительно-дорожной бригады № 3» расположенной под небольшим тканевым навесом. Его матово-бледное лицо было напряжено, курчавая до пояса борода вспенилась. Тяжелым пристальным взглядом темно-карих глаз он задумчиво рассматривал небольшую горку серебреных украшений рассыпанных перед ним.

— Иван свет Степанович, помоги! — худосочная женщина с добрыми исплаканными глазами милосердно застыла, склонив голову. — Христом, богом заклинаю от всех людей мирских! — челобитчица склонилась в низком поклоне. — Не к кому обратиться нам более. Нет жития ни бабам, ни малолеткам, ни старикам от управителя — аспида. Душегуб запытывает за любую мало-мальскую провинность, забивает до смерти, лишает живота. Лютует почище зверя лесного. Ирод пьёт кровушку православною вёдрами. — Иван! — слёзы выступили на её глазах. — Прошу тебя! Умоляю! Заступись. Покарай зверя лютого.

Собеседник изумленно заморгал ресницами, недовольно закряхтел в кулак.

Чуть вдали от расположившейся под открытым небом столовой начали спорить друг с другом несколько мужиков. От группы говорунов отделился щуплый мужичок в суконной однорядке, холщовых портах заправленных в сапоги, с жидкой как стёртый веник бородой. Он резво двинул в сторону собеседников. Подбежал к столу, громко и призывно топая ногами.

— Ватаман, едрёная корова в драном хомуте! Это чего же делается на вверенном нам участке! Эти чурбаны, шта без мозгов, собираются засыпать яму у Чёрного леса! Ты видел эту яму? Видел? А я видел! Там, в эту прорву, войдет два воза крупным камнем, а они хотят песком.

— Итить-колотить обухом по забору, — вбежавший гневно тряс куцый бородой, направил на командира свой сверлящий взгляд. — Иван, мы же провозимся с ней до вечера, а то и до утрась.

— Ну, — пытатель справедливости обернулся и стал указывать рукой в сторону новых работников. — Изба по горнице, а сени по полатям! Кажи ты им, головам содовым! Кажи, что я прав! Кажешь?

— Тришка, твою узду в телегу, — атаман осадил ватажника. — Сколько раз тебе говорено, во-перва не атаман, а бригадир. Нечта трудно запомнить! А во вторых, погодь скрести душу вопросами! Отодь в сторону, остынь. Тут покумекать надочи, не торопясь.

— Е-дрёная бочка в дырявом кабаке! — Трифан недовольно снял войлочный колпак и от души хлопнул им по голени. — Всегда так! Как оказия с ямами, так жди Трифон, когда рак на горе свиснет. А чего ждать-то? Тутача и скорача решать надо. [51] Примечание автора. Учитывая, что в данный момент происходит разговор на повышенных тонах среди специалистов строительной отрасли, автор позволил себе добавить в разговор чуть больше красноречивых выражений

Шум в кучке работников стоявших неподалеку от обеденного заведения разгорался всё громче. Кто-то уже перешел на крепкие выразительные словца, спецы в отрасли ремонта дорог начали толкаться, хватать друг друга за грудки.

Начальник строительного участка по-прежнему продолжал молча теребить пятернёй дремучую бороду.

Мужики около ямы шумят всё пуще: голоса крикливые, друг с дружкой сцепились, орут, слюнями брызжутся.

— Ватаман! Тьфу, ты, козла серого за ногу! — Трифан не вытерпел, сызнова влез в раздумья начальства.

— Так с ямой-то той, чаго делать? — активист-скандалист-заводила побагровел, выпрямился, смахнул пот со лба. — Засыпать али нет? Я вот, чаго думаю. А можна оставить её, к едреной занозе, как есть, а потом на обратном пути возьмём и кааак…

— Тришка, мать твою так рас пять через метёлку! Какого лешака ты тут шары пялишь? Лапти в руки, да дуй к мужикам мелкой рысью, кажи пусть ждут, чичас подойду и решим всё.

— Пощади, батюшка! — страдалица напомнила о себе, как только недовольный ямакопатель учесал от стола в сторону спорящих сотоварищей.