Александр Харников - Северный сфинкс

Я постарался аккуратно предостеречь императора. Павел снова задумался, а потом спросил меня:

– Действительно, а что же теперь делать с товарами, которые приготовили к продаже за рубеж наши купцы и помещики?

– Надо искать других покупателей. И быть умнее – нельзя ориентироваться только на одного контрагента. Зерно и ту же пеньку могут купить пруссаки или французы. Любая страна, которая строит корабли, всегда будет нуждаться в подобном товаре. Знаете, ваше величество, я бы посоветовал вам поговорить на эту тему с господином Ивановым. Он в нашем времени был предпринимателем, которому приходилось решать многие коммерческие и хозяйственные вопросы. Думаю, что его опыт может вам пригодиться.

– Как только уважаемый Алексей Алексеевич вернется из Ревеля в Петербург, я посоветуюсь с ним об этом. Тем более что и он был в числе тех, кто достоин получить награду за храбрость, проявленную в сражении с врагом. А вы, Василий Васильевич, поговорите с графом Аракчеевым по поводу безопасности нашей державы. Полагаю, что вы правы – один заговор мы сумели раскрыть, но это совсем не значит, что их больше не будет. Нельзя рисковать, тем более что враги наши сумели пробраться даже в Секретный дом в Петропавловской крепости. Кстати, ничего не выяснилось нового по поводу отравления графа Палена?

– Нет, ваше величество. Непосредственный исполнитель этого злодейства пойман. Под стражей и несколько человек из числа тайной агентуры французских роялистов. Мне кажется, что в борьбе с происками сторонников графа Прованского следует объединиться с тайной службой Первого консула.

– Это ту, которую возглавляет палач Лиона министр полиции Фуше? – поморщившись, спросил Павел. – Увольте, с ним я не желал бы иметь никаких дел. К тому же он не смог предотвратить недавнее покушение на Бонапарта. Случайно это получилось или нет – пусть в этом разбирается сам господин Первый консул.

– Нет, государь, – ответил я. – Речь идет о еще одном адъютанте Наполеона, мсье Анн Жанне Мари Рене Савари. Не доверяя полностью министру полиции, Бонапарт учредил свою личную тайную службу, глава которой подчиняется непосредственно ему. Конечно, такое положение вещей не совсем удобное, да и агенты полиции зачастую наступают на мозоли агентам тайной службы Первого консула. Зато они внимательно следят друг за другом и тем самым не дают недругам Бонапарта организовать заговоры с использованием тех, кого в нашем времени называют «силовиками».

Вы правы, государь, Фуше – редкий мерзавец, последовательно предававший всех своих друзей, отправляя их на смерть. Но если нужно, то я попытаюсь воспользоваться его агентурой, чтобы разоблачить британских агентов и тайных роялистов. У Фуше создана надежная агентурная сеть. И этот факт тоже следует учесть.

Павел сделал недовольное лицо, услышав мое мнение о Фуше, но возражать не стал. Дескать, да будет так, как говорится в Евангелии от Матфея: «Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая».

Видимо, желая побыстрее закончить эту, не совсем приятную для него тему, император предложил вечером зайти к нему, чтобы я рассказал за чаем всем членам его семьи о славной победе у Ревеля.

– Знаете, Василий Васильевич, великий князь Константин очень переживает, что я не отпустил его в Ревель. Он сетует на то, что я, дескать, усомнился в его храбрости. Человеку, который сражался в Италии и Швейцарии вместе с генералиссимусом Суворовым, это очень обидно. Да и юный великий князь Николай в полном восторге и все спрашивает, когда же наконец вернутся в Петербург его знакомые – мадемуазель Дарья и собачка Джексон. Он узнал, что и они показали себя настоящими храбрецами. А Екатерина мечтает услышать все подробности от своей подруги, которая стала для нее кем-то вроде Жанны д’Арк.

Тут Павел снова улыбнулся, похлопал меня по плечу и направился к воротам Михайловского замка. А я побрел в Кордегардию, чтобы еще раз обдумать все сказанное императором.

27 апреля (9 мая) 1801 года.

Эстляндская губерния. Ревель.

Подполковник ФСБ

Баринов Николай Михайлович.

РССН УФСБ по Санкт-Петербургу

и Ленинградской области «Град»

Сегодня у нас праздник. День Победы. И победы не над английской эскадрой, а той Великой Победы, которая отмечается всем нашим народом как «праздник со слезами на глазах».

Понятно, что для наших предков этот день – один из обычных дней мая. Им трудно понять, что это такое – вражеские танки, идущие через горящие села и города, убитые мирные жители, сваленные во рвы, враг у ворот Москвы и умирающие от голода и холода люди в Ленинграде. У каждого из нас в той войне кто-то из родных погиб, кто-то был ранен. И для всех нас 9 мая стало святым днем.

Мы собрались вместе, чтобы отметить День Победы. Из здешних хроноаборигенов мы пригласили лишь Федора Федоровича Ушакова, Михаила Илларионовича Кутузова и Петра Ивановича Багратиона. Первых двух потому, что во время войны были учреждены ордена их имени, а Багратиона потому, что Сталин предложил учредить орден Багратиона, но в последний момент передумал. Орден сей изображал пятиконечную звезду, в центре которой помещалось портретное изображение грузинского князя. «Что-то не так здесь, – размышлял Сталин, – то ли князь лишний, то ли советская звезда». Дело решилось не в пользу князя, а награду назвали просто – орденом Славы. Но зато грандиозная операция лета 1944 года по разгрому группы армий «Центр» носила имя Багратиона.

Мы рассказали приглашенным о том, что за праздник мы сегодня отмечаем. Они были ошеломлены, узнав о том, что сто сорок лет тому вперед вся Европа во главе с Германией двинется на Россию. Враг пройдет огнем и мечом от границы до Москвы и Волги. Война будет продолжаться почти четыре года, и в ней погибнет более двадцати миллионов наших людей, причем гражданских лиц среди погибших окажется едва ли не столько же, сколько военных.

– Помилуй Бог, Николай Михайлович! – воскликнул потрясенный Кутузов. – Как такое случилось! Враг дошел до Москвы!

– Михаил Илларионович, – ответил я, – в нашей истории Наполеон Бонапарт, собрав огромное войско со всей Европы, в 1812 году вторгнется в пределы России. Он сумеет занять Москву и сожжет ее дотла.

– В самом деле?! – вскричал Кутузов. – А наша армия? Она что, не смогла защитить Первопрестольную? И кто командовал нашими войсками?

– Вы и командовали, Михаил Илларионович, – сказал я. – По вашему приказу после кровопролитного сражения под Москвой наши войска оставили город.

Кутузов остолбенел. Краска бросила ему в лицо, и он на время потерял дар речи. Ушаков покачал головой, а Багратион пробормотал под нос какое-то грузинское ругательство.