Александр Михайловский - Оперативное вмешательство [СИ litres]

– Шайзе! – выругалась я. – Так вот где собака зарыта! А я-то думала, с чего это вы, со всеми своими, прямо сказать, коммунистическими убеждениями вдруг бросились поддерживать абсолютную монархию…

– Как и при коллективной советской системе, при абсолютной монархии реальное наполнение государства зависит от личности руководителя, – сказал я. – Сменив Николая на Михаила, мы поменяли полярность российской власти, и теперь в нашу задачу входит помощь новому императору в очистке страны от разных пережитков предыдущего царствования…

В этот момент господин Зубатов, до того сидевший, скорчившись, на своем табурете, поднял голову и хрипло произнес:

– Да вы, господин Серегин, настоящий карбонарий – куда там нашим революционерам… Во имя абстрактного будущего блага вы меняете царей на троне, и говорите об этом, даже не скрываясь…

– А чего мне скрываться, – пожал тот плечами, – и ваш новый государь Михаил Александрович, и добровольно уступивший ему место бывший император Николай Второй целиком и полностью посвящены в то, что побудило меня действовать подобным образом. Ничего хорошего в случае моей пассивности в этом вопросе ни их лично, ни Россию в целом не ожидало. Что касается вас, то вы либо выйдете отсюда моим сознательным союзником, либо не выйдете вообще.

– Союзником? – переспросил Зубатов. – И с чего вы взяли, что я соглашусь с вами сотрудничать ради каких-то непонятных мне целей?

– Если не согласитесь – тем хуже для вас, – хмыкнул Серегин. – Цель у меня только одна – процветание России, в каком бы мире она ни находилась. К тому же мы с вами в какой-то мере единомышленники. Я, знаете ли, полностью разделяю вашу убежденность в том, что рабочие должны иметь легальную возможность бороться за свои права, и в то же время уверен, что эта борьба прямо противоречит интересам крупного капитала, проводником которых является господин Витте. Там, у себя дома, я предостаточно нагляделся на подобных людей, куда более опытных и теоретически подкованных – и могу сказать, что и вы, и любимое вами рабочее движение, и даже верно подгавкивающая им либеральная интеллигенция подобными деятелями воспринимаются как мелкая разменная монета, не более. Впрочем, сейчас это разговор просто не имеет смысла. Продолжить его лучше чуть позже, когда мы начнем разбираться с господином Гапоном, и нам понадобится организовать вам очную ставку. А сейчас, товарищ Бергман, вызывайте конвой, этот человек мне наскучил, и к тому же у нас еще много других дел.

Все время, пока товарищ Серегин давал отповедь этому запутавшемуся в своих принципах и деяниях человеку, я внимательно наблюдала за изменением внутреннего состояния подследственного, и могу сказать, что теперь все предоставленное ему время он будет спорить сам с собой. И в результате одна его половина убедит другую, что сотрудничество с нами – это наименьшее из всех возможных зол.

24 (11) декабря 1904 год Р.Х., день двадцатый, 11:05. Санкт-Петербург, Церковная улица, дом 10, квартира отца Гапона.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

Ну вот и все. Кажется, бег с заносами на поворотах подошел к концу. В квартиру Гапона мы пошли узкой компанией: я, мои юные адъютанты, Кобра, Дима-Колдун, Бригитта Бергман и отец Александр. Первый же сюрприз случился сразу, как я открыл просмотровое окно с целью убедиться, что мы попали куда надо, а не на квартиру к какому-нибудь железнодорожному технику Пупкину. Оказалось, что в столь поздний час Гапон был не один. Помимо его сожительницы Александры Уздалевой, хлопотавшей над колыбелью с маленьким ребенком, в квартире присутствовал еще один персонаж, одетый как прожженный городской интеллигент. Если добавить к этому специфический «одесский» акцент, семитские черты лица и погоняло Петр Моисееевич (то и дело вылетающее из уст Гапона), то получалось, что в наши сети случайно попалась жирная рыба – опекун попа-провокатора со стороны партии эсеров «товарищ» Пинхас Рутенберг собственной персоной.

И разговор-то какой у них интересный… Как мы тут и предвидели, от последних событий руководство эсеровской партии оказалось в панике в стиле «гипс снимают, клиент уезжает», и теперь требовало от Собрания фабрично-заводских рабочих решительных действий. А у Гапона еще и собаки не кормлены, петиция хамского содержания с политическими требованиями уже составлена, но единого мнения среди руководства Собрания, стоит ли ее подавать и когда это делать, до сих пор нет. Положение разного рода революционеров осложняет то, что в этом мире еще не отгремело эхо внезапных побед, а общество полно надежд на то, что неожиданная смена власти приведет к значительному улучшению жизни народа. Поэтому у многих деятелей (в том числе и у самого Гапона) возникли сомнения, следует ли вообще злить нового царя и его ужасного союзника (то есть меня), для которого оторвать дурную голову – все равно что выпить стакан воды.

К тому же из Артура, куда уже выходят из моего госпиталя раненые солдаты и офицеры, доходят сведения, что Артанский князь – не только самовластный монарх и Божий Посланец, но и большой оригинал, почти социалист, не делящий людей по сортам на бар и быдло, и другим не советующий исполняться сословной спеси, а то как бы чего не вышло… Владимировичи, вон, сгинули бесследно, и кого другого тоже может ждать такая же участь. Если простой народ смотрит на моего протеже с надеждой, то для либеральной интеллигенции явленный образчик справедливого социального устройства выглядит страшновато, а крупная буржуазия и вовсе подозревает во мне своего могильщика. Это они еще госпожу Мэри в деле не видели, а то бы сразу завыли дикими голосами, будто с них живьем снимают шкуры.

Одним словом, Рутенберг давил и уговаривал, а Гапон юлил как мог, не давая конкретного ответа относительно того, где, что и когда. Послушав эти недозволенные речи минут пять, я плюнул и приказал готовиться к инвазии. Мгновение – и просмотровое окно превращается в полноценный портал, и мы шагаем в полутемную комнату, освещенную только светом семилинейной керосиновой лампы. Гапон сидит лицом к нам; при виде вспыхнувшего светового круга, из которого в его затхлую квартирку шагнули семь темных фигур, его глаза расширяются, а смуглая кожа бледнеет. Он пытается привстать, но, повинуясь повелительному жесту Кобры, плюхается задом обратно на стул. Пинхас Рутенберг, сидящий к нам спиной, видя такое поведение своего визави и чувствуя появление чужих за спиной, тоже пытается встать и обернуться, но в затылок ему упирается ствол Федорова, который держит в своей руке Профессор.

– Сидеть, – юношеским баском командует мой адъютант, – руки на стол и не шевелиться.