Александр Михайловский - Оперативное вмешательство [СИ litres]

Сам товарищ Серегин лишен всяческих национальных предрассудков: среди его Верных встречаются представители самых разных наций, и даже подвидов человечества. Своих остроухих воительниц и даже деммок из далекого нечеловеческого мира он любит и ценит ничуть не меньше (но и не больше), чем обычных людей. С ним я спокойна за будущее своей немецкой нации, которую я тоже очень люблю, ибо являюсь ее частью. Он совершенно лишен обычных для европейцев мстительных рефлексов, и, вбив в прах напавшего на его страну вооруженного врага, начинает исповедовать принцип «ты ответственен за тех, кого победил». Зато любых носителей идей разного рода национальной исключительности, обосновывающей право на господство над другими народами, товарищ Серегин будет истреблять до последнего человека, при этом не допуская никаких репрессий по принципу принадлежности к какой-нибудь расе, религии или полу.

«Этот допрос должен выявить истинную сущность этих двух господ, не имеющую ничего общего с борьбой за народное счастье, – мысленно сказал он мне перед тем, как все началось. – При этом от Гапона нам требуется рекомендательное письмо на имя товарища Стопани, чтобы тот мог перехватить управление Собранием фабрично-заводских рабочих, а показания господина Рутенберга должны превратить партию эсеров в быстро остывающий политический труп. Несмотря на свою показную отстраненность от действий Боевой организации, он вполне в курсе шашней Азефа с департаментом полиции. Дальнейшая судьба этих двоих для меня безразлична, только ни один из них не должен вернуться в свой мир…»

«Как я понимаю, вы уже отказались от идеи полной вербовки Гапона?» – так же мысленно спросила я.

«Посмотрев на этого кадра вблизи, я понял, что затея безнадежна, – беззвучно ответил товарищ Серегин. – Даже если после вас с ним поработает боец Птица, у меня имеются большие сомнения, что этот персонаж в принципе поддается позитивной реморализации. На протяжении своей „карьеры“ он был воинствующе неверен всем, с кем вступал в соглашения, а его единственным желанием было заполучить немеркнущую славу и запечатлеть себя в веках. Окормление разного рода людей, оставшихся без средств к существованию, ему показалось слишком мелким занятием, и он переключил внимание на рабочее движение, желая остаться в Истории в качестве победителя „прогнившего царского режима“. Мы, конечно, можем попытаться убедить его сотрудничать, да только эта убежденность будет весьма недолгой. Пройдет совсем немного времени – и господин Гапон решит, что мы мешаем ему самовыражаться. В таком случае, как уже было в его проектах с приютами для бездомных, он тут же станет настраивать против нас как рабочих членов Собрания, так и широкую либеральную общественность. По-иному действовать этот человек просто не умеет».

«Пожалуй, вы правы, – подумала я, – господин Гапон – действительно тип скользкий. Но что вы собираетесь с ним делать после того, как получите от него нужный документ? Убьете?»

«Нет, – ответил Серегин, – убийство – не наш метод. Мы не собираемся убивать даже Рутенберга, хотя он мерзавец каких мало. Это слишком просто, а значит, может оказаться ошибкой. Надо подумать о создании отстойника для подобного отработанного политического материала – лагеря повышенной вместимости и комфортности, где эти люди могли бы доживать свой век почти на свободе, но без возможности сбежать и повлиять на политическую ситуацию в своих родных мирах. Эти двое будут первыми, но далеко не последними. Сейчас в тюрьмах и каторгах по всей Российской империи чалится немало политических заключенных, среди которых следует провести сортировку, кого выпустить и привлечь к сотрудничеству, а кого навсегда вывести за скобки местной политики».

«Пусть будет так, – мысленно пожала я плечами, – но, с вашего позволения, я начинаю. Все внимание на подследственных».

Разумеется, весь этот беззвучный диалог остался тайной – как для подследственных, так и для тех, кто должен был наблюдать за допросом из-за полога односторонней проницаемости.

– Итак, – сказала я вслух, – вопрос первый, к господину Рутенбергу. С какой целью вы пришли на встречу с присутствующим здесь Георгием Гапоном, имея в кармане пиджака заряженный браунинг? И не говорите мне о самозащите, потому что в таком случае этот пистолет лежал бы у вас в кармане пальто…

Гапон повернул голову и с выражением напряженного ожидания посмотрел на своего недавнего собеседника. Видно, его тоже немало озадачивал этот вопрос. А у Рутенберга мысль в голове забегала в поисках правдоподобной лжи, подобно крысе в хитром лабиринте. А я, отслеживая метания этого загнанного зверька, вдруг увидела, как все должно было произойти, если бы мы не пришли и не арестовали этих двоих. Сначала – первый неожиданный выстрел в Гапона прямо под столом, чтобы тот не смог ни увидеть свою смерть, ни попытаться ее предотвратить. Потом, когда, привлеченная шумом, в дверях появится Александра, вторая пуля была должна достаться уже ей. И самым последним этот швайнехунд собирался убить ребенка – не потому, что тот мог его выдать, а лишь затем, чтобы потом кричать о нечеловеческой жестокости царских сатрапов. Сейчас от одной мысли об этом у него дрожат руки, но тогда он был полон решимости претворить свой план в жизнь.

«Синдром Раскольникова, – беззвучно ответил товарищ Серегин, когда я мысленно сообщила ему результаты своих наблюдений. – Хотел узнать, тварь он дрожащая или право имеет. Выяснилось, что все-таки тварь, а вот дрожащая или нет – уже неважно. Там, в нашем с вами общем прошлом, он с той же целью грохнул Гапона на даче в Озерках, а потом долго оправдывался, обвиняя в этом деянии неких рабочих, которые решили убить своего вожака, узнав о его связях с департаментом полиции. Дурацкая отмазка – ведь об этих связях с самого начала знала каждая собака, ибо Гапон их вовсе не скрывал. Впрочем, как мне кажется, в данном случае все выглядит гораздо серьезней, поэтому спросите его, с какой целью он собирался совершить это тройное убийство».

Когда допрос ведет маг Истины, ему даже не требуется формальных вербальных ответов. Подследственный отвечает на вопрос мысленно, не может не ответить. Такая вербализация требуется только в том случае, когда допрос проходит в присутствии свидетелей, не имеющих возможности считывать мысли подследственного прямо из черепной коробки. Чтобы я могла добиваться такого эффекта, Дима научил меня заклинанию Откровенности, а товарищ Зул показала мне свою чисто деммскую пакостную штучку, называемую Эль-Скандаль. Откровенность накладывается во время одиночных допросов, а Эль-Скандаль лучше использовать во время очных ставок, ибо для него требуется двое или более лиц. При применении этого заклинания значительно повышается вероятность того, что подследственные начнут взаимно выгораживать себя и топить подельника [13] В книге «Батыева погибель» это заклинание (без дозволения Серегина) на Рязанском съезде князей применила деммка Тел, когда выводила на чистую воду Михаила Черниговского и Романа Галицкого. Оба фигуранта тогда пошли под монастырь по первой категории. , и особенно эффективно оно срабатывает как раз в присутствии сторонних наблюдателей. Не каждый маг-человек способен освоить приемы из деммской магии, но товарищ Зул сказала, что у меня все получится. Мол, есть во мне толика их крови, а посему пробуйте, товарищ Бергман.