Дмитрий Калюжный - Грани сна [litres]

Специалист, по словам директора, был известен в учёных кругах – а возраста ему, подумал Лавр, вряд ли больше сорока. Звали его Петром Кузьмичом. Он, как и директор, не поверил россказням Ветрова, но виду не подал: надо исследовать – значит, сделаем. Когда директор ушёл, предложил перейти в свето– и звукоизолированную лабораторию, объяснив, что там и происходит самое научное таинство. Спросил у Лавра, голоден ли он – услышав, что нет, не голоден, удовлетворённо кивнул.

Ветрову он велел оставаться снаружи, и пока его помощницы Лена и Наташа готовили Лавра к действу, о чём-то, было слышно, бурчал там с ним. Помощницы же, уложив Лавра на кушетку, споро надели на его голову специальную шапочку с электродами-антеннами, соединёнными с самим прибором – электроэнцефалографом. Улыбнувшись, Наташа сообщила, что сигналы, идущие с коры его головного мозга, попадут в этот прибор, а уже он преобразует их в графическое изображение, этакие волны, причём волны она изобразила руками.

Лавр страдал, что так много драгоценного времени уходит впустую.

Наконец, началось само исследование.

– Сейчас мы проведём электроэнцефалографию вашего головного мозга, – ласково, как ребёнку, сказал доктор.

– Дорогой мой! – попросил Лавр. – Encephalon и так уже переводится на русский язык, как «головной мозг». Давайте обойдёмся без лишних слов.

– Для человека, не знающего, что такое гипоталамус, вы слишком самоуверенны, – прищурился Пётр Кузьмич.

– Я знаю, что такое гипоталамус.

– А, так вы подкованный товарищ.

– Угу. «Подкованный товарищ». Сегодня у меня день лингвистических сюрпризов. При чём тут гипоталамус? Важнее посмотреть гиппокамп. [100]

– Меня особо просили понаблюдать время сна. При переходе ко сну нейрональные функции становятся иными, доминировать начинают медленные колебания, а альфа-ритм исчезает. Вы это, конечно, знаете?

– Догадываюсь. А наверняка я знаю, что толку от этих опытов не будет.

– Посмотрим…

Несколько раз приезжал он на эти сеансы. Мог бы, конечно, рявкнуть на Ветрова, да и отказаться, но, по правде, ему самому было интересно. Вдруг что и впрямь получится!

Активность его мозга замеряли в бодрости и во сне, утром и вечером, в спокойствии и после умственного напряжения (попросту, забалтывали до изнеможения, а потом подключали к прибору). Чуда не произошло. Всё было, как обычно: альфа-ритм во сне исчезал, тета– и дельта-ритмы в любом случае показывали норму; бета-ритм колебался с нужной частотой, но альфа-колебания, как и должно быть, перекрывали его амплитуду.

В прошлое он, валяясь на этой кушетке, не провалился ни разу, хотя сны иногда видел наипричудливейшие. То он глядит на море, сидя в пещере; то вдруг видит, как у того же моря Ветров стоит и рассматривает греческую амфору. Особенно запомнился сон про какую-то школу. Будто он идёт по пустому коридору, окна закрыты, но в щели дует холодом. Пахнет подгоревшей гречневой кашей. Из-за дверей слышны голоса детей, отвечающих урок. Он заглядывает в один из классов. Дети, увидев его, встают и хором говорят: «Здравствуйте». Стенгазета с заголовком «К свету знаний», запылённый выцветший кумач [101] Кума́ч – хлопчатобумажная ткань, окрашенная в ярко-красный или пунцовый цвет. «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Почему-то Мими в окружении школьников сиротского вида: одеты одинаково, и одинаково стрижены. Склонила к плечу свою изящную головку, на губах улыбка…

Пётр Кузьмич оказался вообще хорошим дядькой: умным, весёлым. Из разговоров с ним Лавр всё-таки сделал некоторые полезные выводы. Клетки мозга, по мнению специалистов, приспосабливаются к химическим, механическим и электрическим факторам среды. И такое их поведение может в итоге приводить к возникновению новых клеточных структур – они формируется, пока не начнут выполнять приспособительные функции в новых условиях.

Вот бы где копнуть!.. Но, несмотря на обилие в лабораториях института макротомов и микротомов, термостатов и прочего оборудования, изучать возникновение таких новых клеточных образований было нечем. Да и теории толком не было.

Ветрова учёные разговоры утомляли. Он в них не встревал, ограничиваясь фиксаций результатов. Зато по окончании занятий с удовольствием обсуждал с Лавром международную политику. Например, о захвате Австрии Гитлером.

– Англичане-то с французами помалкивают! – говорил он. – У них получается, что это не Германия захватила Австрию, а объединились немцы с немцами. Вроде так и надо. А по сути, это начало движения на восток, любимый германский дранг нах Остен. Если не так, то почему, чёрт возьми, они не объединяются со швейцарскими немцами?

Чаще всего Ветров поминал виконта Галифакса. Возможно потому, что чувствовал себя как бы причастным к его назначению министром иностранных дел. В марте 1938 года он возмущался, что «наш мерзавец» поддержал присоединение Австрии к нацистской Германии, а в сентябре стал напирать на роль Галифакса в Мюнхенском сговоре, по итогам которого Германия оккупировала Чехословакию.

– И заметь, – горячился он, – западные демократии и в этом случае оправдали нападение на Чехословакию тем, что объединились немцы рейха с немцами Судетской области. Они их нарочно объединяют против нас!

То, что произошло в тот день в Темпоральной лаборатории секретной службы МИД Великобритании с двумя старейшими её сотрудниками, было событием неожиданным, но, в общем, не экстраординарным. Эти два тайвера, из тех, кто с самого начала создавал лабораторию вместе с доктором Гуцем, а именно полковник Хакет и о. Мелехций, с разницей в несколько минут сомлели, потом вдруг оживились, и оказалось, они только что вернулись из прошлого. Хотя именно отсюда их никто в прошлое и не отправлял.

Такие «возвращения» хоть и редко, но случались, и даже получили специальное название: outcrowding [102], исходя из того, что сотрудник «возвращался» с новыми знаниями, а его прежняя личность при этом вытеснялась в тайные глубины мозга. Зато «вернувшийся» мог рассказать, что он сделал, и как изменилась история!

Первым «вернулся» о. Мелехций и сразу велел хватать полковника Хакета и класть его на кушетку. Оказавшийся свидетелем происходящего технический администратор лаборатории Сэмюэль Бронсон подтвердил его указание; в итоге Хакет был изловлен силами персонала и уложен в операторском кабинете. Он пытался вырваться – но тут уж ничего не поделаешь: никому ещё не удавалось надуть природу, в соответствии с неведомыми законами которой в голову его вместо памяти здешнего Хакета вселилась память какого-то другого Хакета.

Отец Мелехций поначалу всех удивил. Обычно тихий, скромный, старающийся быть максимально незаметным, на этот раз он вёл себя, как большой начальник.