Аркадий Черноморский - Последний подарок Потемкина [litres]

Двадцатитрехлетний французский аристократ буквально напросился к нему в адъютанты год назад, был предан князю душой и телом, и так же, как и все, убеждал его идти на штурм.

И, уже обращаясь ко всем остальным участникам экспедиции, весело воскликнул:

– Не бздеть, прорвемся… А ну, соколики, налегли-ка на весла, родимые, всем по штофу выставлю. И червонцем одарю! А то альтернатива-то у нас у всех никудышная – турецкий кол в жопу…

– Говоря о штурме, господа, – Потёмкин повернулся к своим спутникам по рискованной морской прогулке, когда шлюпка наконец-то пристала к берегу под оглушительные овации многотысячной аудитории, наблюдавшей за этим завораживающим, но совершенно непонятным зрелищем, – как вы, наверное, и сами убедились, штурмовать Очаков с водной глади бессмысленно. Десант потерпит поражение. Будем продолжать осаду. По классической методе Вобана. Сжимая крепость в сети траншей и параллелей, подводя мины, пробивая бреши. Шаг за шагом. Если не сдадутся, тогда дождемся заморозков и на штурм. Но с минимальными потерями. Надеюсь, у вас была возможность убедиться, что в принятии решений мною движет не трусость. Мною движет страх. Страх за вверенные мне жизни. Благодарю вас всех за проявленное мужество…

И опять потянулись тошные дни тягучей осады. «Сидение Очаковское»…

Однажды осенним, уже темным вечером Фирка шустрой ящеркой выскочила из тепла княжеского шатра, сжимая в руке очередной подарок Светлейшего – большущий тульский печатный пряник. Потёмкин ее баловал. Если сталкивался с ней во время уборки, то без подарка не отпускал. То конфет коробку, то яблочко марципановое, но обязательно что-нибудь да даст. Сразу же после их «знаменательного» знакомства пришел к ней посыльный со свертком одежды. Среди рубах, юбок и шалей было немало и таких предметов женского туалета, что вызвали у нее недоумение, а когда Светлейший объяснил их назначение, то и стыд… Но князь голосом строгого родителя спросил:

– Ты замуж хочешь? Детишков хочешь? Будь умницей, носи всё теплое и чистое, а я тебе, дай срок, женишка подыщу…

И, видя набегающую тень тревоги на ее бледном лице, успокоил:

– Да ты не боись, Есфирушка-зверушка, сама выберешь, хучь иудея, хучь русского молодца! А то у меня ещё французик-адъютант есть, молоденький, католик, правда, но хорошенький… ужас! И хохотал громко, видя ее смущенный, но не без любопытства, взгляд… Иногда, если была минута-другая, читал ей из Библии, и Ветхий Завет, и Новый. В глаза старался не глядеть – лакомство в руку сунет, щеку потреплет и побежал… Или на постели оставит, чтобы после уборки взяла. Так обычно всякую живность подкармливают: хомячков, свинок морских… Вот и этим самым несчастливым вечером пряник уже дожидался Фирку на краю постели.

Пряники были ее истинная страсть, и, узнав об этом, Светлейший стал постепенно расширять ее вкусовой диапазон. Подбрасывал ей то с померанцевой корочкой и лимоном, то сибирские: из розового теста, с молотой сушеной ягодой, с малиной или клюквой, то московские медовые. Сегодняшний пряник был с корицей, гвоздикой, мускатным орехом, имбирем и черносмородиновым вареньем, отпечатанный в форме человечка лупоглазого – классический тульский пряник. Большой!

Принюхиваясь к непростому аромату, она побежала было к обозным шатрам, один из которых делила с тремя другими работницами. Они ее, как сироту, жалели, относились почти как к дочке. А честная дележка дарами княжескими, гастрономическими, отношение это только укрепляла.

Вот и сейчас, прижимая драгоценный дар к худенькой груди, она уже представляла, как все товарки ее охнут, увидев замечательный этот пряник: «Это что же нам Фируся сегодня в клювике принесла?» Предвкушала, как соберутся они вокруг смешного пряничного человечка и начнут играть в свою нехитрую игру. Священнодействуя, помалу откусывать кусочек за кусочком, пытаясь угадать, что же это за такое, божественное, тающее во рту диво дивное… Миндаль? Корица? Корочка лимонная?

– Нет, тетеньки, это не лимонная, это мандариновая!

– Как ты сказала, погодь, манда-ринная? Ой, держите меня, бабоньки…

И хохот гомерический, ажно весь шатер трясется…

– Да ты хоть ведаешь, шо такое манда-риии… ой, не могу, Фируся, девчоночка ты глупая… Сейчас усе уссымся со смеху зараз…

А сегодняшний пряник большой! Они долго играть будут!

Она уже решила, что голову человечка пряничного надлежит съесть в самую последнюю очередь, ибо было подозрение небезосновательное, кстати, так как она изрядно уже к прянику принюхалась, что голова-то у него из имбирного теста… а имбирь она страсть как любила. Ещё с детства. Ещё когда мама жива была…

На ноябрьском небе сияли сочные звезды. Было безветренно. С лимана несло слегка морозным запахом гниющих водорослей и ракушек. Почти полная луна висела над шатрами русского войска, отбрасывающими странные конусообразные тени на кизиловый кустарник, в изобилии растущий по всему лагерю. В варенье кизиловом служивые себе не отказывали. Варили вовсю. Эх, вечером, с чаем, так душевно! Кисленько, и языку приятно, прямо как дома, в России с клюквенным…

Внезапно выросший из тени широкоплечий силуэт преградил ей путь. Жесткая рука, пахнущая порохом, сталью и ещё чем-то незнакомым, мужским, зажала ей рот, вторая, ещё жестче, тяжело легла на плечо и развернула. Всем телом: спиной, ягодицами и ногами она ощутила сильное, как из железа выкованное мужское естество позади себя.

– Пискнешь – придушу, – сказал хриплый голос с малороссийским выговором, обдавая ее табачным дыханием, смешанным с винным перегаром. Жесткий ус щекотал ей щеку и шею. Мускусный запах крепкого пота, смешанный с запахом дыма, кожи седла и овчины ударил в ее чуткий нос, добавившись к предыдущему букету. Подчиняясь давлению беспощадных рук, она выгнулась и, чтобы не потерять равновесия, ухватилась руками за корявую толстую ветку кизилового куста.

Услышав треск разрываемой рубахи, подумала: «Как же я князю объясню про рубаху…» Потом боль вышибла все мысли. Закусила губу, чтобы не кричать, боясь страшного обещания придушить… Но мужчина с железным телом и руками, невзирая на ее стоическое молчание, чуть было не выполнил своей угрозы, когда, захрипев в последних своих содроганиях совокупления, стиснул ее с такой страшной силой, что потемнело в глазах и перехватило дыхание… Когда она наконец-то смогла вздохнуть, то услышала хриплый голос незнакомца:

– Тю, неужто незаймана?

Повернувшись, она наконец увидела того, кому принадлежали жесткие руки, запах пота, вина и табака, густые усы, хриплый голос и чудовищной силы тело со всеми его широкими костями, мышцами, проволокой сухожилий и связок, и всем остальным…