Аркадий Черноморский - Последний подарок Потемкина [litres]

Сенька Черноморд стоял, с удивлением разглядывая следы крови на руке. Это была ее, Фиркина, кровь. Она сразу поняла это. Но уже не испугалась. А просто устало оперлась на кизиловую раскоряку, сослужившую ей добрую службу, тяжело дыша и глядя в упор на первого своего мужчину.

– Так ты що, девка? – повторил он с искренним изумлением, – так що ж ясновельможный пан с тобою робить? Вопрос был вовсе не риторический – происшедшее совершенно не укладывалось у Сеньки в голове.

Находясь при князе или неся караул, видел он тощую фигурку Фирки, шмыгающую в шатер Светлейшего, а также из него по истечении какого-то времени, и всегда дивился: «Ну, и вкус у ясновельможного пана Грыцка – я бы таку худу за сто блинцов в голодний рок не став бы…»

Только что происшедшее соитие было чистой случайностью…

А дело обстояло так.

Штоф десятириковый, десятая часть ведра или 1,23 литра – доза для казака привычная. Будь то горилка, будь то водочка, хоть бы и привозная: немецкая, «фрянчюжская» али аквавит шведский. Усы в чарке казак замочит и вперед с песнями… Но «чихирь» виноградный, молодой – это, братцы мои, другое! Это род вина домашнего, мутного, по своему обыкновению не до конца переброженного. Там, где винограда богато, там народ и «чихирит» – греки, молдаване, балканцы. Да и кавказцы тоже балуются чихирем, не отказывают себе. Кроме мусульман, конечно же. Потому как им пить запрещено…

В тот вечер вышел диспут, плавно перешедший в спор меж бывшими запорожцами, а ныне воинами казачьей Лиманской гребной флотилии под командованием полковника Головатого и корсарами греческими – головорезами из команды недавно преставившегося контр-адмирала, бесстрашного геройского грека Панагиоти Павловича Алексиано.

Первой темой для диспута, а всего их было две, послужила поговорка: «Водка – вину тетка», в чем греки усматривали личное оскорбление им как потомственным виноделам ещё с времен античной Эллады. А также чудовищное отклонение от истины. А она, истина, ещё для их знаменитого земляка Сократа, как известно, оказалась дороже дружбы с другим, не менее известным их земляком Платоном…

Ну, а вторая причина касалась «обидной» смерти героического и любимого всеми их командира Алексиано.

Приняв, по его собственным словам, Россию за свое Отечество, сей патриот и герой греческий был на службе у российской короны много лет. Начинал он как лихой корсар, а закончил в чине адмиральском. Умер же не от ран, не в бою, а скорее всего, от обиды глубокой, когда был заменен нанятым самой императрицей американцем – адмиралом Джоном Полем Джонсом, весной 1788 года, в разгар Очаковской кампании.

Представь себе, читатель, были такие времена, когда службу в Российском императорском флоте почитали за честь многочисленные иностранцы. Это было привилегией, за которую шла бешеная конкурентная борьба.

Джона Пола, как его звали изначально, талантливого сорокалетнего американского флотоводца шотландского происхождения, героя войны за независимость с замашками бывшего капера, «вербанула» сама Екатерина всего за один час аудиенции. Он вышел из Зимнего дворца с адмиральским патентом на имя Павла Жореса. Было это, наверное, большой ошибкой…

У матушки-императрицы с подбором кадров иной раз не очень получалось. А мы-то, читатель, знаем, что кадры решают все, нет так ли? Со Светлейшим, который метко окрестил его «спящим адмиралом», у адмирала Павла Жореса как-то не совсем срослось, да и с другими российскими военачальниками тоже… Кличку ему матросы быстро определили подходящую: Жора-адмирал.

Шел горячий спор, поначалу, скорее, дискуссия, беспрестанно подогреваемая щедрыми возлияниями Бахусу. Горилка супротив свежедавленного «чихиря»… Это был серьезный поединок со счетом 3:3. По количеству «гусей» раздавленных. Кто непьющий – поясняем: казенная четвертная трехлитровая бутыль в те времена была с длинным горлышком, потому и звалась «гусем». Чихирь же спорщики мерили ведрами. А ведро это у них было четыре четверти, или 10 штофов, или 16 винных бутылок, или 20 бутылок водочных, или 100 чарок, или же 200 шкаликов… Итого, где-то литров двенадцать, ежели переводить в используемые в нынешней международной системе единицы объема…

Так вот и сопоставляли участники этого турнира подобное с подобным, чтоб всё по чесноку было…

– Жора-адмирал, – черной души человик, хучь и герой мериканьский, – говорили казаки, – слухи про него ходют, бо вон не одного матроса до смерти засек.

– А по-нашему, так просто трус, турков боится… Наш-то Алексиано – корсар бесстрашный… Брал и Бейрут, и Яффу! Ажно в устье Нила заплывал. А умер обидно…

– Шо ж це таке – обидно?

– Я вот всё в толк не возьму, как это может мужик от обиды окочуриться…

– Запросто может, только не от обиды, а от гордости обиженной…

– От гордыни, значится, а гордыня есть смертный грех… за нее ад огненный…

– Гордыня и гордость – не одно и то же…

– Это кто ж сказал?

– Мы, греки, – гордый народ! Нам, сынам Эллады, есть чем гордиться…

– Ежели вы, греки, такие гордые, что ж вы под туркой сидите? Почитай, лет триста турка вас, гордецов, «шпиндерлирует»…

– А вас татары сколько? Вон, аж рожи у вас косоглазые стали…

– Царьград византийский просрали, еллины хреновы…

– А вы Киев, мать городов, мать вашу так…

«Отрада сердцу и утешение душе – вино, умеренно употребляемое вовремя; горесть для души – вино, когда пьют его много при раздражении и ссоре». Из Ветхого Завета.

– Стойте же, братцы! Хватит вже лаяться, що вы як бабы на базаре! Мы же тут все православные, все за одну веру воюем, – раздался наконец чей-то относительно трезвый голос…

Помирились, побратались, допили все… Питейный матч закончился вничью… Как говорится – «победила дружба»!

И вот, когда шел Сенька в свой шатер, хоть и на твердых ногах, но слегка враскорячку, прислушиваясь, как булькает в брюхе гремучая смесь горилки с чихирем, увидал он в лунном свете тощую Фиркину фигурку. В недобрый для нее час…

– Незаймана девка, значить, ось так дило! – почесал он выпуклый бритый затылок, – ну, а тапер бабою будешь. Вытер руку о подол ее рубахи и побрел было дальше, но вдруг, сам не зная почему, остановился и бросил через плечо: – кличут то как?

– Фирка… Есфирь…

Сенька повернулся к ней:

– Що за имя такое чудное?

– З Библии, з Ветхогу Завету…

– А… Це добре… Ты это, не трынди особо, бо бабы засмеють…

Фирка отвернулась и, мелко перебирая ногами, поплелась к дому. Болело там внизу всё ужасно. Хотелось поскорее рухнуть в койку и уснуть. И может быть мама придет во сне…

– Эй…

Она обернулась…

– Плюшку свою обронила, – и он носком красного сафьянного сапога указал на пряник, втоптанный в землю. От имбирной головы осталось только коричневое крошево…