Татьяна Смородина - Фехтовальщица

– Если и суждено сгинуть, сколь ни прячься, конец настанет, – говорил он и улыбался.

Тем не менее, Женька уже чувствовала в его объятиях некую обреченность, будто он старался напоследок вволю напиться той удивительной любовью, которая так неожиданно выпала в его отвязной жизни. Иногда он заговаривал об отъезде, как де Санд об Италии, о вере в начало другой жизни, но глаза его все чаще застилала темная мгла, будто на зеркало набросили черную тряпку. Он замолкал и опять начинал целовать свою подругу, словно при прощании.

Женька своего отношения к нему до сих пор не понимала, – оно было похоже, то на сочувствие, то на некое чувство братства, которому она платила наложенную на нее дань. Кристиан еще с самой первой встречи на орлеанской дороге чем-то привлек, притянул к себе и не был ей противен. Возможно, сказалось его странное сходство с Этьеном, которое до сих пор оставалось для нее непонятным. Она привыкла к его голосу и запаху, беспокоилась за его жизнь и не отказывала ему в ласке, но не осмелилась бы назвать это чувство любовью, – оно было похоже скорей на остров, где после трагического кораблекрушения оказалась ее тонущая душа.

Посреди второй недели, минувшей со дня ограбления, девушку разбудил громкий шум, в котором смешались отчаянные крики, ржание лошадей и беспорядочная пальба.

Тулузец вскочил и глянул в окно.

– Облава!.. Черт! Проспера взяли!

Кристиан мгновенно оделся, схватил пистолеты, которые заряжал каждый вечер, и побежал вниз.

– Крышей уходи, крышей! – на ходу крикнул он фехтовальщице.

Женька вскочила следом и тоже подбежала к окну. Был ранний рассветный час, но на улице творилось что-то невообразимое. Казалось, что на Двор чудес были стянуты все войска. Шатры цыган наполовину смяла конница. Обитателей парижского дна ловили, бросали в приготовленные крытые повозки, а бегущих расстреливали на ходу. Цыгане галдели и прятались под свои телеги, воры пытались скрыться, поножовщики вступали в поединки, но силы королевской армии были, конечно, превосходящи.

Девушка видела, как Тулузец, размахивая кинжалами и пытаясь выручить Проспера, которого окружили пять наемников, полез в самое пекло. Ему удалось оттянуть их наскоки на себя. Проспер тотчас воспользовался этим, вырвался и замешался в галдящей толпе цыган, а Кристиан продолжал драться с солдатами.

Фехтовальщица быстро оделась, схватила шпагу и побежала вниз.

– Куда? Куда? Крышей беги, крышей! – так же, как Кристиан, закричала, сбитая с ног Сивилла.

Но Женька в упоении какого-то черного куража неслась прямо на солдат, которые волокли в повозку скрученного Тулузца. Кто-то выстрелил – плечо обожгло… Девушка уронила клинок и схватилась за рану. К ней подскочили два солдата и потащили в повозку вслед за Кристианом. Там среди прочих пленников уже бились о стенки передвижной тюрьмы Жослен и Шило. Брошенный в их компанию Тулузец тоже не собирался смиряться и, вскочив, попытался выламывать решетку на окне. Женька, повалившись на грязное дно и зажав рукой простреленное плечо, стонала.

– Эй, Тулузец, твоя маркиза сейчас кончится! – крикнул Копень.

Кристиан оглянулся. Увидев кровь, сочившуюся из-под руки девушки, он тоже закричал:

– Офицер, лекаря сюда! Здесь маркиза де Шале! Она умирает!

– Кристиан, что ты делаешь? – пробормотала, еле сдерживая стон, раненая девушка.

– Тебя заберут, подлечат… У тебя ребенок… может быть, выкрутишься.

– А ты?

– Я?.. Я в Шатле, потом в петлю…

– Кристиан…

– Прощай, Дикая Пчелка.

Тулузец крепко поцеловал девушку в губы, а когда солдаты выносили ее из повозки, проводил таким взглядом, что фехтовальщица заплакала.

– Солдаты, сюда! – велел офицер.

Женьку осторожно перенесли в полицейский экипаж и положили на скамью. Лекаря не было, и плечо ей по приказу того же офицера перевязывал кучер. После офицер подсел к ней сам. Это был Марени, появление которого фехтовальщицу даже не удивило.

– Как приятно, сударыня, видеть вас снова, – сказал сыскник. – Это я настоял на облаве. Мне донесли, что вас видели обществе парижских бандитов. Признаться, я еще ни с кем так долго не мучился.

Фехтовальщица ничего не ответила, – ей было больно.

Раненую пленницу повезли в тюрьму, из которой она некогда так дерзко сбежала. Там девушку поместили в камеру, где она содержалась в первый раз. Поплыли перед глазами те же унылые стены. «Лучше бы меня сегодня убили. Что ему еще от меня нужно?» – с горечью подумала Женька, но не о Марени.

К маркизе де Шале немедленно вызвали тюремного лекаря. В присутствии коменданта и охраны он вынул пулю и заново перебинтовал плечо. Она больше не плакала, стоически перенеся даже присутствие острого ланцета в своей ране. Новый комендант, господин Домбре, о котором говорил де Санд, смотрел на раненую арестантку с нескрываемым интересом в живых, не сочетающихся с местом его службы, глазах.

– Мне рассказывали о вас, сударыня, – сказал он, – и я крайне польщен, что могу принять вас в своем заведении. Право, не думал, что вы так юны.

Женька ничего не ответила. Она неподвижно лежала на кровати и смотрела в темную глубину полога. Ей было холодно, но она ничего не требовала.

– Если вам будет что-нибудь нужно для личных нужд, сударыня, говорите мне, – сказал комендант. – Сейчас вам принесут поесть и приведут девочку для услужения.

Вместе с обедом маркизе де Шале принесли свежее белье, черное бархатное платье, обувь и несколько десятков дорогих салфеток.

– В Бастилии изменились порядки? – усмехнулась фехтовальщица.

– Нет, это распоряжение короля.

Девочка для услужения, а это опять была Дениза, помогла девушке переодеться. Она была очень рада видеть маркизу де Шале, насколько можно было вообще радоваться этому в подобном месте.

Милость короля выглядела подозрительно. «Либо он опять хочет сделать меня наемной убийцей, либо… уже ничего не хочет» – решила девушка. Целый день ее никто не беспокоил, кроме лекаря, наблюдающего за раной. «А, может быть, это из-за ребенка? – продолжала думать она. – Генрих ведь мог сказать королю, что я беременна».

Милости, тем не менее, продолжались – на ночь фехтовальщице позволили оставить Денизу, и они спали вместе, чтобы было теплее. Ночью девушку тревожила рана, и девочка подавала пить. Под утро Женька кое-как заснула, но и этот, спасающий от боли, сон был вдруг неожиданно прерван, – кто-то осторожно взял ее за руку и сказал:

– Жанна, проснись, у нас мало времени, Домбре дал только час.

Женька думала, что ей показалось, но с трудом разлепив веки, увидела перед собой фаворита короля, который сидел на краю кровати. Денизы рядом не было. Когда фехтовальщица поняла, что это не сон, она пробормотала: