Владислав Стрелков - Тропой мужества [litres]

– Там в ложбине родник, – пояснил боец, развешивая марлю на ветке орешника. – Ручей на юг течет. Бинт вот стирнул. – Он заметил, как бойцы смотрят на флягу. – Воды в фляге на всех мало, а родник недалеко. Метров двести, не больше.

Бойцы подобрались, но пока с места не сдвинулись, ожидая, что скажет комиссар. При этом каждый взялся за фляги. Но Иванцов ничего не сказал, пристально следя за Бесхребетным.

– Это ветки ивы, – сказал Самаркин и протянул руку, щупая травяной пучок. – А это что за трава?

– Зверобой, трава лекарственная, – пояснил боец, поднимая траву. – Настой бы приготовить, да не на чем, и времени нет. Тампоном приложу.

Бесхребетный достал ложку и перочинный нож. Ложку он положил на сидор, отщелкнул лезвие ножа и, орудуя им, снял кору с принесенных веток ивы. Затем с внутренней стороны коры лезвием наскреб лубяных волокон и стряхнул их в ложку. Бойцы во все глаза следили за действиями охотника, а он протянул ложку Иванцову и приготовил флягу.

– Проглотите это, товарищ батальонный комиссар.

Иванцов положил кашицу в рот и невольно сморщился – горько было жуть.

– Пейте. – В руках оказалась фляга, и Антон с наслаждением наполнил рот живительной влагой.

Тем временем Бесхребетный обернулся и потрогал висевший на ветке бинт.

– Ладно, почти сухой, – и он начал сворачивать пучок зверобоя в плотный комок, после чего обернул бинтом и наложил его на рану.

– Потерпите, товарищ батальонный комиссар. – И начал накладывать повязку. Причем делал это уверенно. Удивительно, но Иванцову сразу стало легче, даже рану дергать перестало.

– Почему ты к нам с другой стороны вышел? – спросил Антон. Незаметное появление бойца не особо удивило Иванцова. А вопрос так и вертелся в голове с момента появления Бесхребетного во время спора.

– Я окрест прошел, товарищ батальонный комиссар.

– И что?

– Наследили мы изрядно, – вздохнул боец. – Нас даже полный олух найдет.

– Кто нас в глубоком лесу будет искать? – усмехнулся Ушаков. – Нет тут никого.

– Не совсем… – буркнул Бесхребетный, осторожно закрепляя узел на повязке. Все насторожились. – Еще у родника я почуял запах. Мясом жареным пахнет. Я так понимаю, хутор ниже по ручью. Видать недалече, но разведывать без оружия не рискнул.

Бойцы переглянулись, невольно сглатывая.

– Уверен? – спросил Иванцов, усаживаясь удобнее и потирая отлежанный бок.

– Да. Запах я и сейчас чую. Ветер на нас дует.

Все вокруг начали принюхиваться.

– Ничего не чую, – сказал Ушаков за всех.

– Курить меньше надо, – усмехнулся Бесхребетный. – Тогда и нюх острее будет. Ну, кто со мной к хутору пойдет?

Все переглянулись.

– А чего не всем идти? – спросил Самаркин.

– А если там немцы? – вопросом на вопрос ответил боец. И нахмурился под взглядами всех. – Чего вы так на меня смотрите? Хотите, сами разведайте, – буркнул Бесхребетный, отворачиваясь.

– Пойдет Ушаков, Яхнин, Хабаров, Тесов и Куприн, – распорядился Иванцов. – Ушаков старший. Проверить селение – есть ли немцы. Задача ясна?

– Ясно, товарищ батальонный комиссар! – вытянулся комсорг, посветлев лицом.

– Действуйте.

Бойцы цепочкой ушли в чащу, а комиссар повернулся к Самаркину:

– Боец Самаркин, выставить охранение, по два бойца, – Иванцов показал за спину и в сторону, куда ушли бойцы, – там и там.

– Есть! – вскочил боец. – Только…

И он красноречиво посмотрел на флягу. Бесхребетный молча протянул ее Самаркину.

– На всех подели.

– Ну, боец Бесхребетный, – сказал комиссар, когда Самаркин увел оставшихся бойцов, – рассказывай, как докатился до жизни такой.

Антон слушал Бесхребетного, прикрыв глаза. Рассказ, надо сказать, не впечатлял – рядовая история, если судить по опыту прошлых лет. Крепкая крестьянская семья, большое хозяйство, земля, сколько смогли осилить. Помогали соседям, принимали помощь сами, жили с ними в согласии, как испокон веков принято. Старший брат успел повоевать в гражданскую, под началом самого Буденного, а отец с дедом в отряде самообороны. Как советская власть укрепилась, стали жить да добра наживать. Богатства не нажили, но и не бедствовали. На работы никого не нанимали, все своим трудом, спозаранку и дотемна. А как иначе управиться с большим хозяйством?

В неурожайные годы помогла мудрость деда. По только ему известным приметам дед Панкрат советовал сажать рожь, вместо пшеницы, да репу с картофелем. И соседей этим привечал. Кто послушал, кто нет, но по осени становилось ясно, что дед был прав. Рожь, в отличие от пшеницы, давала добрый урожай, а последняя поднялась да сгнила на корню.

Грянули голодные года. Вот тут и начались трудности и беды у большой семьи Бесхребетных.

– Это в каком случилось году? – спросил Антон.

– В тридцатом, – ответил Бесхребетный. – Тогда в села и веси зачастили караваны продразверсток, изымая излишки урожая в пользу голодающих районов. На большом сходе колхозников и единоличников большинством голосов решили выделить часть урожая. Но когда прибыла комиссия из района, то они стали забирать практически все. Особенно старался некий Проплешко. Сволочь и мразь изрядная. В двадцатом приписать нам кулачество у него не вышло, помогло заступничество брата и общее собрание. Так он гад злопамятный в этот раз своего добился. Нагнал активистов, связал всех, даже меня с младшей сестрой, долго допрашивал, потом вывез всю семью в степь за три версты и одежду отобрал. Чтоб не замерзнуть, пришлось до хутора по снегу бежать. А как добрались, в хату не пустил, а вдоль стенки нас приставил, напротив выстроил своих активистов, зачитал будто бы приговор и активисты залп дали. Поверх голов, сволочи такие. Тут дед и отец сломались. Отдали все, что было. Подчистую.

– Значит, были излишки-то?

– Не излишки. Они забрали все, до зернышка! А нам осталось только с голодухи сдохнуть.

– Как так? – удивился Антон.

– А вот так, товарищ батальонный комиссар, – горько усмехнулся Бесхребетный. – Главное план выполнили, а на людей Проплешко и его активистам плевать. Мало того, через день из райотдела ЧК приехали и всех нас забрали. Впаяли на суде пятьдесят девятую и семьдесят третью статью и отправили за Урал.

«Легко отделались», – подумалось Иванцову, и сразу от этой мысли сделалось стыдно. Если боец не наговаривает, то этот Проплешко истинный враг и вредитель.

– Я думал, что издевался Проплешко только из-за ненависти к нам, – продолжал боец, – но потом узнал, как он изгалялся над другими колхозниками и единоличниками, чтобы выполнить план по сбору хлеба! Чего только ни творил с активистами своими. Разденут мужика или бабу насильно до исподнего, да босыми в амбар запрут, или сарай, а на дворе январь. Пока не признаются – где хлеб спрятали, не выпускают. Или ноги и подолы юбок керосином обольют, зажгут, потушат, а потом спрашивают: «Говори, где хлеб спрятали, не то подожгу!» Или под угрозой насилия колхозниц заставляли отдавать зерно. А то дадут наган с приказом: «Стреляйся сам, иначе расстреляю!» Бедолага курок спустит, не зная, что наган разряженный, и, когда боек щелкнет, чаще в обморок подал. В соседнем колхозе один из активистов шашкой плашмя колотил и доколотился – зарубил мужика.