Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход

– Красноармеец Семененко! Ко мне!

Вокруг сразу притихли, вспугнутый криком Семененко слегка присел и обернулся. Увидев оклеветанного им командира, расширил глаза, по-идиотски приоткрыл рот и стал пятиться назад.

– Красноармеец Семененко! – громко повторил Иванов. – Ко мне!

Семененко продолжал пятиться, пока один из красноармейцев не уперся ему в спину широкой ладонью. Тогда он замер, но подходить не собирался.

– Или ты, гад, подойдешь ко мне сам, – продолжал вскипать обычно спокойный Иванов и положил руку на кобуру, – или я тебя своей властью кончу прямо на месте без всякого трибунала!

К ним через толпу сгрудившихся красноармейцев протиснулся вновь испеченный командир роты лейтенант Жичкин.

– В чем дело? – спросил у Иванова.

– Я приказал красноармейцу Семененко подойти ко мне, – гневно объяснил Иванов, не убирая руку от кобуры. – Он отказывается выполнить мой приказ.

– Семененко! – прикрикнул комроты, – ты плохо слышишь? Подойди!

Шаркая нечищеными сапогами, Семененко приблизился, слегка успокоенный присутствием Жичкина.

– Расскажи-ка мне, красноармеец Семененко, да и командиру роты товарищу Жичкину тоже, – зловеще улыбаясь, начал Иванов, после речи товарища Сталина плюнувший на свою подписку о неразглашении в особом отделе, – как это я договорился с поляками напасть на немцев? Как приказал открыть огонь по ничего не подозревающим несчастным немецким союзникам? Рассказывай, гад!

– Так, – бегал глазками по сторонам Семененко, – а я что? Я ничего. Это все не я придумал – товарищ Рогачев мне приказал. А я что мог? Ничего. Просто повторил, что он мне велел. Как я мог с ним спорить? Тогда ведь еще речи товарища Сталина не было в газете напечатано. И что НКВД занимается таким преступным вредительством я знать и не мог. А значит, и слушался их. Вот.

– Но я-то, – не принял его доводы Иванов, – не повторял за особистом его вредительские бредни. Почему же ты, красноармеец, струсил? Ты, Семененко, трус и подлец!

– Вы, товарищ лейтенант, кадровый командир. Вы у нас храбрый. Вам так положено. А я что? Меня только полгода, как призвали на срочную. Мне простительно.

– Ты, мразь, струсил не только в особом отделе. Вначале ты струсил в бою с немцами. Что ты правдивого сказал тогда у особиста, так это, как ты, с-сука, ни разу не выстрелив из пулемета, и не забрав пулемет из шаровой установки, просто сбежал из боя и спрятался под обрывом реки. Вот в это я охотно верю!

– Семененко! – вмешался в разбирательство подошедший политрук Рыбкин. – Ты действительно струсил и дезертировал во время боя?

– Да нет, – стал бестолково отпираться Семененко, – товарищ лейтенант преувеличивает. Он ведь тогда сам из башенного орудия стрелял и не мог за мной следить. Поэтому он ничего и не мог видеть. Я не убежал из боя, а просто, когда наш броневик подбили и он загорелся, залег за обрывом, чтобы оттуда отстреливаться.

– Из чего? – спросил комроты. – Ты же пулемет не взял.

– А-а-а… из нагана, – похлопал себя по кобуре Семененко.

– И как? Пострелял?

– Конечно, – не моргнув глазом продолжал врать Семененко. – Два барабана израсходовал. Вроде, даже попал пару раз. Точно не скажу.

– А если я прикажу все твои патроны пересчитать? И в кобуре, и в вещмешке?

– Так, я их пополнил, – не отказывался от своей версии событий Семененко. У наших убитых товарищей взял. Сколько израсходовал – столько и взял.

– Ты, Семененко, хоть бы врал достоверно, – зло ухмыльнулся Иванов. – Товарищи командиры могут и не знать, но я-то знаю, что между обрывом к реке, где ты прятался, и немецкой пехотой было метров 300-400. И ты с такого расстояния палил по ним из револьвера и даже, вроде , попал пару раз? Ворошиловский стрелок, мать твою ети! (Вокруг засмеялись).

– А из пулемета, пока броневик не подбили, пострелять успел? – спросил дальше политрук?

– А как же, конечно успел. Почти цельный диск по ним, по гадам фашистским, выпустил, пока машина не загорелась. Пытался я и из шаровой установки его вытащить – заклинило – не успел.

– И это брехня, – вмешался Голощапов, – я осматривал после боя оба сгоревших броневика. Свой пулемет он даже не снял с предохранителя и не взвел затвор. Готов это подтвердить под присягой перед кем угодно. Да у меня и свидетели есть. Из наших пехотинцев.

– Что на это скажешь, Семененко? – спросил политрук.

– Да врут они все, товарищ командир роты. Лейтенант Иванов на меня обиделся и теперь топит. А его пулеметчик Голощапов просто ему помогает. Подыгрывает, так сказать.

– Ну, товарищи, – сказал политрук, – я вижу, тут дело мутное. Считаю, что нужно разобраться.

– Вот-вот, – поддакнул Семененко. – Нужно разобраться.

– А разбираться в этом должны не строевые командиры и даже не политрук роты. Трибунал пускай разбирается. Как вы считаете, товарищ командир роты?

– Согласен, – весомо кивнул лейтенант Жичкин и назвал стоящих рядом красноармейцев: – Журов, Дубровинский, отведите Семененко на гауптвахту. Семененко, сдайте оружие. Пусть с вами трибунал разбирается. За трусость в бою под трибунал пойдете – не за клевету на своего командира. Товарищ политрук, сходите с ними, оформите все, как полагается.

– Перед отъездом в учебный центр всему экипажу лейтенанта Иванова пришлось в кругу товарищей обмывать новые звания. Повысили всех: командир получил, как и обещал ему до ареста комбат, еще один кубик и повысился до старшего лейтенанта; а трое остальных с гордостью добавили на петлицы сразу по два треугольника (сикеля, как их неприлично прозвали в РККА) и стали наименоваться отделенными командирами, хоть отделений в своем подчинении и не имели. Обещанные Иванову и его экипажу награды где-то зависли, но не важно – не за ордена воевали (хотя червячок обиды и точил слегка).

В учебном центре под Луцком, находящимся, по всей видимости, в старых казармах польской армии, их взяли в оборот с первого же дня. Сразу после оформления документов и обустройства на новом месте, подкинули литературу, чужие конспекты, учебные плакаты и велели самим освежить знания по предмету. После маршей, боев и бездельничанья в Любомле (для экипажа, а для командира – в камере особого отдела), освежение собственных знаний шло туго: организмы поначалу никак не хотели перестраиваться на учебные рельсы.

И вот, наконец, их предупредили, что завтра старший лейтенант Иванов проведет первое ознакомительное занятие с учениками. Волновался Иванов едва ли не больше, чем перед боем, почти не спал и опять штудировал материалы – не хотел ударить лицом в грязь перед будущим пополнением. А утром, войдя в учебный класс, он обалдел. От учеников обалдел. За столами, по два человека за каждым, сидели поляки. В полном своем обмундировании, со знаками различия и отличия, даже с ремнями на талиях.