Владимир Панин - Карельский блицкриг [litres]

Схожее мнение было и у германского фюрера, который по воле случая стал временным партнером Москвы. Гитлер считал, что Сталин проявил излишнюю скромность в отношении финнов. Сам вождь немецкой нации в сложившихся обстоятельствах действовал бы совершенно иначе.

Впрочем, был еще один важный момент, заставлявший господина рейхсканцлера быть вежливым в отношении своего восточного соседа. Вермахт собирался смыть со страны позор Версаля, и чтобы сделать это в максимально благоприятной обстановке, немцам требовалось спокойствие на границе с СССР.

О намерении островитян реализовать, пусть даже в урезанном виде, «южный вариант» разведка также исправно докладывала вождю, и он предпринял ряд контрмер. Одной из них было большое командное совещание, посвященное итогам финской войны. Проводя его в преддверии первомайского парада, Сталин намеревался завершить временной раздел между Красной армией образца 1937 года и новой армией образца 1939 года. Он хотел, чтобы, основываясь на опыте завершившейся войны, военные раз и навсегда уяснили для себя, что в грядущей войне нужно будет воевать по-новому. Что опыт Гражданской войны, как бы он ни был бы близок для большинства командиров, уже малопригоден для решения военных задач в нынешних условиях.

Среди тех командиров, кто был приглашен на совещание в Кремль, оказался и комдив Рокоссовский. Он уже оправился от той страшной аварии, что произошла с ним в конце февраля под Выборгом. Следуя вслед за наступающими войсками, «эмка», в которой сидел комдив, столкнулась с едущим за снарядами грузовиком. Сидевший за рулем грузовика молодой безусый парнишка не справился с управлением на скользкой зимней дороге. В результате лобового столкновения сильно пострадал водитель и сидевший на переднем сиденье Рокоссовский.

Весь бледный и трясущийся от страха, шофер подошел к вылезшему из автомобиля комдиву и попросил расстрелять его.

– Я виноват, товарищ комдив, расстреляйте меня немедленно. Я готов принять заслуженную кару, – лопотал боец, чем вызвал сильное раздражение у комдива.

– Вину человека в нашей стране устанавливает суд, и только он, – кривясь от боли в грудной клетке и головокружения, произнес Рокоссовский. – Поэтому я приказываю вам явиться к военному коменданту и доложить ему о случившемся. Пусть он с вами разбирается, а не я. Ясно?

– Так точно, – ничего не понимая, кивнул головой шофер.

– Вот и езжайте, а мы сейчас поедем в медсанбат. Он тут, кажется, недалеко, – приказал комдив, и на этом инцидент был исчерпан.

Как потом оказалось, у Рокоссовского было сильное сотрясение, сломано несколько ребер, и конец войны комдив встретил в Москве.

Правдивость пословицы, гласившей, что ушедший охотник теряет место у костра, Константин Константинович наглядно ощутил на себе при подведении итогов войны. Его участие в боевых действиях против белофиннов командование фронтом скромно оценило орденом Боевого Красного Знамени, тогда как другие командиры, встретившие окончание войны на командных пунктах, получили Звезды Героев и ордена Ленина.

Также не прибавилось у Рокоссовского количество рубиновых ромбов. Высокое руководство фронтом посчитало, что вчерашний заключенный пока еще не достоин звания комкора.

– Пусть еще послужит, – говорили новоиспеченные командармы, любовно поглаживая на своей груди высокие награды, но Константин Константинович не роптал. Да, было немного обидно, но все это меркло, становилось мелким на фоне встречи комдива с семьей. Радость от простого человеческого общения в этот момент была для него во сто крат важней и приятней, чем официальные поздравления и признания.

Впрочем, правда запоздало, но восторжествовала в отношении комдива в виде приглашения его в Кремль на совещание. Комфронта Тимошенко знал настоящих героев Карельского перешейка.

Вместе со всеми комдив радостными овациями приветствовал появление на трибуне Сталина, сказавшего в этот день много важного и полезного для собранного в Кремлевском дворце командного состава Красной армии.

– Я хотел бы, товарищи, коснуться некоторых вопросов, которые, на мой взгляд, очень важны для нас всех. Первый вопрос о войне с Финляндией. Правильно ли мы поступили, что объявили войну Финляндии?

Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с финским правительством не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить как можно быстрее. Поскольку его нынешняя безопасность есть безопасность нашего Отечества.

Не только потому, что Ленинград представляет собой тридцать – тридцать пять процентов оборонной промышленности нашей страны и от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба всей нашей страны, но и потому, что Ленинград есть наша вторая столица. Прорваться к Ленинграду, занять его и образовать там буржуазное, белогвардейское правительство – значит дать важный козырь в руки наших врагов. Позволить им создать серьезную базу для новой гражданской войны внутри страны против Советской власти. Поэтому мы были вынуждены объявить войну Финляндии, поскольку переговоры с ней не дали нашей стране никакого результата.

Стоя за трибуной, Сталин говорил несколько медленно, как будто вел доверительную беседу с каждым из находящихся в зале военных, стремясь рассказать о том, что его больше всего волновало в этот непростой для страны момент, поделиться своими мыслями со слушателями.

– Второй вопрос, а не поторопились ли мы, что объявили войну именно в конце ноября, в начале декабря. Нельзя ли было отложить этот вопрос, подождать месяца два-три-четыре, подготовиться и только потом ударить? Нет. Партия и правительство поступили совершенно правильно, что не стали откладывать этого дела, зная, что мы еще не вполне готовы к войне в финских условиях, начали активные боевые действия именно в конце ноября, начале декабря. Ведь все это зависело не только от нас, а в большей мере от международной обстановки. Там, на Западе, три самые сильные державы вцепились друг другу в горло. Когда же решать вопрос о безопасности Ленинграда, если не в этих условиях, когда руки у наших потенциальных противников заняты и нам представляется благоприятный момент для того, чтобы ударить по несговорчивым финнам.

Было бы большой глупостью упустить этот момент и не попытаться решить вопрос о безопасности Ленинграда. Отсрочить это дело месяца на два означало бы отсрочить решение важного вопроса лет на двадцать, потому что всего не предусмотришь в политике. Воевать-то они воюют, но как-то слабо. Не воюют, а в карты играют. Вдруг они возьмут и помирятся, и стало быть, благоприятная обстановка для того, чтобы решить вопрос об обороне Ленинграда и обеспечении безопасности государства, была бы упущена.