Андрей Шопперт - Колхозное строительство 72 [СИ]

Со стороны Дворца Металлургов, от гостиницы «Турья», по улице Ленина шли двое. Ну, «шли» – не тот глагол. Двигались. Один, грузный и пожилой, сидел в импортном, навороченном инвалидном кресле с моторчиком, а сзади, толкая эту колесницу по причине отключённого мотора, топал второй, высокий, нестарый ещё.

Человек в коляске вертел головой и изредка кхекал, увидев что-нибудь интересное. Он был одет очень прилично, под стать коляске. На мужчине была пухлая светло-серая куртка – белые полоски на рукавах сообщали всем встречным и поперечным, что это продукция фирмы «Адидас». Лукавила куртка с полосками. Делали её немцы, тут без базара – а вот немцы-то не те. Продукция павлодарской швейной фабрики «Адибас». И даже дизайн-то не ФРГшные немцы разрабатывали, а мастерская Димки Габанова на Кузнецком мосту – но и сами «адидасовцы» такие куртки тоже тачали, по лицензии. Только у тех, конечно, три сплошные полоски, а не две и одна в середине шеврончиками. Меняется мир. Встаёт на ноги. Под курткой был в комплект к ней сшитый утеплённый спортивный костюм, имелись и кроссовки – эти уже с такими полосками, как положено, но тоже серые. И они сшиты в Павлодаре, на этот раз – на полноценном совместном предприятии с немцами заграничными. Выбивался из слитного образа преуспевающего бюргера-бизнесмена на заслуженном отдыхе головной убор. Прямо глаза резал. Это была шляпа. По тем временам – обычное зрелище, половина мужчин в СССР их таскала, но к спортивному-то костюму кепка или вязаная шапочка смотрелась бы куда как уместнее. А тут – мягкая, фетровая, с лихо заломленными полями и пёрышком, шляпа альпийского егеря! Чудно. Может, и не выбивалась из образа, а даже по-своему подчёркивала? Но уж что необычно – не поспоришь.

Как уже говорилось, катил коляску, почти не прилагая к этому усилий, нестарый высокий мужчина, тоже наряженный в непривычные для небольшого уральского города в 1969 году вещи. На нём был длинный светло-бежевый плащ из очень качественной ткани, на тонкой синтепоновой подкладке, под ним виднелись голубые джинсы, а завершали облик ботинки-казачки с острыми носами, на основательном каблуке. Из-за них, а ещё светлой, из того же материала, что и плащ, фуражки-восьмиклинки, человек выглядел уж совсем высоким – по крайней мере, встречные в основном здоровались, задрав вверх голову.

Парочку никто с боков не охранял, как, впрочем, и спереди, и сзади. Везёт себе человек больного и везёт. Понятно, что на самом деле и впереди «девяточники» шастали, обыскивая цепким взглядом прохожих, и позади топтали свежевымытый краснотурьинский асфальт, и на крышах где-то Кадри Лехтла и Федька со снайперскими винтовками затаились.

Кадри и Петру аппараты Илизарова сняли неделю назад. Есть в жизни счастье.

– Леонид Ильич, сейчас на площадь выкатимся. Поймёте, почему Краснотурьинск маленьким Ленинградом называют.

– Так-кх. Ты останови, Петро – сто метров и сам пройду. Не совсем ведь овощ, как Никитка.

– Вот у той скамеечки и встанете, – Пётр чуть развернул коляску, чтобы подъехать к красивой лавочке чугунного литья. Модель у Касли позаимствовали, а ЛМЦ Богословского завода изготовил сотню штук и подарил городу. И дерево сиденья красивое, это уже от ИТК привет.

– Итит твою! – парочка миновала техникум и вышла на огромную площадь, окружённую с северной стороны тремя полукруглыми зданиями. Точно как в Ленинграде на Дворцовой. Ну, коней не хватает, и не торчит ангел на высоченной колонне. «Зимний» поделён пополам и раздвинут, а вниз к Турье спускаются эстакадами клумбы и фонтаны Бульвара Мира. Вместо ангела на высоком постаменте скучает памятник вождю мирового пролетариата Владимиру Ульянову-Ленину.

– Брусчатку в этом году положили, до того асфальт был. Не тот эффект. Нанял я итальянских мастеров, и они вот сбацали. В СССР не нашлось специалистов – так я этих всех перекупил ещё на год, и три школы открыл. Пусть умение передают.

– Кругами выложили. Красиво… Правда, как в Ленинграде. Да лучше даже, вон простор какой. Хороший аркх-хитектор был, не замкнул площадь Зимним. Понял ошибку предшественников.

– Наверное, ленинградцы в войну строили эвакуированные. Летом, как в Алма-Ате, кадки с цветущими розами вон по бульвару выставляют, и здесь, по улице Ленина. Красиво, наверное. Три года летом не был.

– Петро, там начальников этих у памятника убрать можно? Не кх-хочу ни с кем общаться, – пробурчал Брежнев, отвлекаясь от красот бульвара.

– Там тот самый Ельцин, о котором я вам рассказывал, тоже стоит.

– Да ну! Тогда пойдём, охота в хлаза посмотреть засранцу.

– Леонид Ильич, он ведь пока не сделал ничего плохого. Наоборот, вон какой красавец город строит. Романов нарадоваться не может, не руководитель – бульдозер! По двадцать часов в день работает. И пить бросил, теннисную секцию в Краснотурьинске организовал. На всё времени хватает. Просто был не на своём месте.

– Это шо же, и плюнуть в его зенки нельзя? – изобразил огорчение почётный член ЦК КПСС.

– Плюнуть – можно, только ведь он не поймёт, за что, – мотнул головой, пряча улыбку, Тишков.

– Ладно, пойдём хоть посмотрим на царя Бориса.

Медленным шагом больного человека, опираясь на руку Петра, Брежнев двинулся через площадь.

– Смотри, а тут уж очень ровно камни лежат, – указал он под ноги.

– Конечно. Борис Николаевич не дурак оказался. Не принял у макаронников, заставил переделывать. «Тут, – говорит, – мамаши наши с колясками гуляют. Ребёночка растрясём, разбудим. Перекладывайте, чтобы как автобан было».

– Точно. Помню, как в Кх-хремль-то въезжать – вечно на брусчатке трясёт. Можно, оказывается, без тряски.

– А мы вот весной дадим команду ученикам итальянских каменщиков – пускай посмотрят и исправят. Будет им экзамен.

– Правильно. Ну, показывай, который тут царь Борис?

Пётр Тишков сидел на скамейке у себя на даче в Переделкино и слушал на смартфоне «Свияга» аудиокнигу. Братья Стругацкие написали про попаданцев в Великую Отечественную. Понятно, что наши победят – но сюжет был интересный, да и авторы словом владели преизрядно. Не скучно, и переживаешь даже за главного героя и людей, вместе с ним заброшенных. То в одну передрягу попадут, то в другую.

Увлёкся. Солнышко сквозь листья и цветы белой сирени пробивается узорчатыми пятнами. Пчёлы жужжат. Воробьи бранятся, и сквозь их стрекотание слышно, как мухоловка в ветвях сирени своё «вить-вить» завела. Не соловей, но уж что есть. Поискал её глазами, на звук ориентируясь. Спряталась. А, вон она – малюсенькая серая птичка со светлым брюшком. Ветерок чуть качнул ветку сирени и вспугнул пичугу, и аромат вспугнул – тяжёлыми волнами, одна за одной, он стал накатывать на скамейку. Пётр закрыл глаза, погружаясь в него. Хорошо. Плохо, что эта самая мухоловка всех мух не выловила. А вот интересно… был же там как-то, в «Юном технике», кажется, приборчик – комаров отпугивать. Может, можно дать команду, пробашлять по всему миру, чтобы придумали этакий аппаратик, определённые звуки на определённой частоте издающий? Есть ведь у этих сволочей какое-то «жу-жу», означающее, что опасно, и надо отсюда сваливать. Ноги делать. Все шесть. Вот – завтра на работе и надо бросить клич по странам и весям.