Б Беломор - К повороту стоять! [litres]

А в море и вправду было тесно, как на Невском в календарный день. За первые же сутки мы изловили три судна под британскими флагами. Первое, пакетбот «Клайд», следующий с пассажирами в Бомбей, мы отпустили, изъяв лишь казенную почту – не дело начинать войну с пленения женщин и детей! Зато два других оказались жирной добычей – большой барк «Ормуз», следующий из Австралии с грузом овечьей шерсти, и пароход «Беладонна», направляющийся в балласте в турецкую Басру. Барк утопили подрывными зарядами, «Беладонна» же идет теперь за нами. На нее командир намерен пересаживать команды захваченных судов, а когда станет невмоготу от тесноты, передавать матросов на нейтральные суда. Офицеры же останутся нашими пленниками; Британия в случае войны черпает в своем торговом флоте резервы для пополнения экипажей Королевского флота, так что имеется прямой резон лишить неприятеля обученных моряков, не прибегая при этом к человекоубийству.

Двое пленников – штурман с «Беладонны» и второй помощник шкипера с «Ормуза» – пребывают сейчас на «Крейсере». Командир пожелал лично расспросить их о текущих международных делах, да никак не выкроит минутки. Пока же эти два джентльмена столуются в кают-компании и подолгу беседуют с офицерами, свободными от вахт. Поговорил с ними и я, и вот что между прочим сообщил мне британский штурман.

Лондонские газеты, видишь ли, пишут, что начавшаяся война есть попытка наказать Россию за вероломство в европейской политике!

Оказывается, государь нарушил сложившуюся со времен Венского конгресса 1815 года традицию заканчивать все крупные конфликты созывом международного конгресса. Обычай этот якобы ввела в употребление Британия, и она же стоит на его страже – иначе любой конфликт, не успев закончиться, будет порождать новые войны, вследствие чего европейские страны погрязнут в кровавом хаосе. Я понял это так, что господам просвещенным мореплавателям понравилось снимать сливки с чужих побед за столом переговоров, как они проделывали уже не раз. Когда же государь отказался идти у них на поводу, отдавая за лондонские и венские чернила то, за что плачено русским потом, русской кровью и русским золотом, и занял, в нарушение каких-то там «международных интересов», Константинополь, правительство королевы Виктории усмотрело в этом потрясение основ.

Кроме британских судов, мы останавливаем и нейтралов, имея целью узнать последние новости. На первый же из них, что будет следовать в Европу, и передам это письмо; надеюсь, ты получишь его не позже чем через месяц.

Остаюсь до скончания дней твоим преданным другом, мичман Карл Густав Греве, барон.

Борт клипера «Крейсер»,

8 февраля года 1878

от Рождества Христова.

Зима выдалась морозной, без выматывающей душу слякоти и прочих удовольствий, вроде оттепелей под Рождество и ледяных дождей. Финский залив покрылся льдом в начале декабря. По этому случаю два мичмана с монитора «Единорог» соорудили на голландский манер буер (вид санок с мачтой и косым парусом) и катали на нем желающих по просторам Кронбергс-рейда, где неутихающие ветра дочиста сдували со льда снег. Идея была подхвачена; на последнюю неделю февраля назначили гонки, и теперь умельцы-энтузиасты вовсю ладили «парусные санки» собственных оригинальных конструкций.

К Рождеству ледовая гладь Южной гавани украсилась катками. По давней традиции экипажи кораблей устраивали собственные площадки для конькобежных упражнений, а слесари из механических мастерских портоуправления рады были возможности заработать к жалованью лишний рублевик, выточив из подходящей железки пару коньков. Первыми заказчиками стали офицеры с эскадры, их дети, жены и пассии; доставались коньки и матросам, и горожанам, охотно принимавшим участие в этих развлечениях.

По вечерам над гаванью плыли звуки оркестров – парочки кружились по льду под звуки вальсов, мазурок и англезов. Кое-где на катках поставили фонари, протянув с берега временные трубы для светильного газа; другие катки освещались чадящими масляными плошками или керосиновыми фонарями на шестах. Команды соревновались в украшении катков; в ход шли гирлянды из цветной бумаги и елового лапника и раскрашенные акварельными красками снеговики. Всех перещеголяла команда «Кремля»: посреди своего катка они установили высоченную ель, искусно запрятав в ее ветвях десятки масляных светильников. Закончилось это так, как и следовало ожидать – однажды вечером ель весело запылала и сгорела дотла, оставив посреди катка огромное пятно сажи с лужей талой воды.

С берега к каткам вели мостки с легкими перилами, уложенные прямо на лед, по контуру стояли скамеечки. Рядом на сколоченных из досок помостах дымили жаровни с угольями, у которых постоянно теснилась публика. Дежурящие возле жаровен матросы перекидывались шуточками с гуляками, подкладывали на решетки уголь и не позволяли развеселившимся гимназистам и студентам совать в огонь еловые ветки, выдернутые из гирлянд, чтобы потом кружиться по льду с этими импровизированными, трещащими смолой факелами.

Оборотистые финские торговцы понаставили возле катков балаганчиков и палаток из досок и парусины и бойко торговали баранками, пирожками, пряниками, чаем и глинтвейном прямо из самоваров. Там же можно было разжиться – из-под полы, разумеется! – бутылью крепчайшей финской настойки на клюкве или бруснике, а то и шкаликом белого хлебного вина. Городовые, приставленные к каткам на предмет охраны порядка, сговорчиво отворачивались от столь бесцеремонного нарушения казенной винной монополии – недаром носы у служителей закона сплошь были красные, и от каждого на версту разило спиртовым духом.

Недостатка в публике не было: мичмана и лейтенанты, гарнизонные прапорщики и поручики, студенты и молоденькие коллежские асессоры из управления градоначальника, путейские инженеры и таможенные служащие в невысоких чинах – все неспешно следовали по кругу, поддерживая под ручки своих дам. Прекрасная половина человечества была представлена в основном гостьями из России: петербургскими девицами на выданье, перебравшимися в Гельсингфорс вслед за отцами семейств, солидными кавторангами, подполковниками и чиновниками, утверждавшими в финской глуши власть империи. Захаживали и белобрысые, молочно-розовые дочки финских или шведских промышленников и торговцев. «Флотских» барышень было всё же больше других – Гельсингфорс принадлежит флоту, и эту прописную истину никто не собирался здесь оспаривать…