Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

Обычно так начинались их разговоры о том, что жена опять в тягости. Смущенно, а потом счастливо. Но теперь другое. Хмурится. Не поднимает глаз.

– Борисушка, тот человек, он не к девицам приезжал. Не их высматривал.

Эка невидаль!

Другой бы на месте дьяка прибил жену. Но у нее хороший муж, справедливый. Зря руку не поднимет. Да и вообще не поднимет. Сколько раз уже мог – всегда миром решали. Поэтому она его не боится и говорит все дочиста.

– Прости меня, Борисушка.

Муж повел ладонью по ее щеке. Тоже вздохнул.

– Не за что прощать. Ты во всем держалась как добрая хозяйка. Я тебе верю и всегда буду верить.

Олёна аж засияла. Вот какая она! Золото, а не баба! Вдруг спохватилась:

– А ты уже знал?

– Знал, – не стал отпираться он. – Подумай сама, ну к кому тут ездить? На кого глядеть? – Борис развел руками. – Я сразу смекнул.

Святая простота! А юницы? А соседки? Сколько вокруг пригожих девиц и молодух? А он ее одну и видит. Правду говорят, венчают на небесах. Их двоих, во всяком случае, там и соединили.

Муж поцеловал ее в щеку.

– Не тужи. Будет конец света, нет – нам не ведомо. Но жить будем так, будто вот-вот придется отвечать.

Она часто закивала.

– Так что ты в другой раз за ворота не выходи, если ирод приедет. Будь дома. Сам прогоню.

«Да он тебя конем затопчет!» – ужаснулась Олёна.

Но другого раза не случилось. Потому что на Москву пришла страшная весть. Царь Ахмат идет на нас, сговорившись с Литвой. Взяли как в клещи. Из злых – злейшие. Всегда ходили к нам, и ходить будут, пока не найдется сила отвадить их от порога или согнуть в три погибели.

Значит, быть ополчению. Значит, идти не только княжьим людям, но и всем, кто может поднять копье. Особенная статья – лучники. Простым лучником уже дважды ходил и ее муж. В первый год после свадьбы и под Алексин – многих там положили. Так-то дьяки дома сидят. Их дело – перо и чернила. Но когда край – тогда уж все идут.

Дважды Олёна провожала мужа одного. А теперь со старшим сыном. Егорке сровнялось четырнадцать. Он рвался с папаней не потому, что хотел подставлять голову под татарские сабли, а потому, что вошел в возраст покровительственного отношения к родителям, считал их непонятливыми растяпами, за которыми нужен глаз да глаз.

Мать только и сказала ему:

– За батюшкой приглядывай. – Не показала, что за обоих сердце обмирает. А еще за братьев. Тятя, слава Богу, уже скончался. Тихо ему, спокойно. Никакой пакости не видит. Только молит за них Бога на небесах. А так и он с ратью ходил. Теперь братья. За них Олёне тоже страшно. Каждому свой уголок в сердце.

И чего только не вмещало это сердце! Кого только там не было! Порой казалось, вот-вот разорвется. Надо вовремя запирать ворота. А она не успела. Впустила ворога. В том ее вина, ее грех.

Все думала, думала о случившемся. Молилась. А женское естество замирало – на нее позарился! Да как сверлил глазами, чертяка! Как смотрел!

Одним взглядом возносил ее до небес.

Сладко было думать, что ее выбрали, ею любуются, о ней печалятся. До того сама себе задурила голову, что ездок мерещился ей в каждом прохожем. Коготок увяз, всей птичке пропасть. Даже снился ей, ирод. Туманно, издалека.

В последний раз опять на коне. Она будто бы его гонит, а он и говорит:

«Уеду, уеду. Теперь мы все уедем. Хоть молиться-то за меня будешь? А то некому».

Как некому? А жена? А дети? А родные? Но выходит, самое сокровенное – молитву о своем спасении – оставляет ей.

Как же теперь не молиться?

Запутал ее. Хорошо за хлопотами, за делами, за сборами сны забывались. На первое место выходили муж с сыном и братья. Общим счетом девять человек. Читать молитвы – не перечитать. Куда бы тут еще и десятого?

До заветного конца света двенадцать лет. Значит, Егорка встретит Страшный Суд еще молодым, но уже семейным. С детьми. Ее внуками. Пусть потерпит в походе, грехи с него наперед снимутся…

И опять лег в голову проклятый гость. Видно, не нужен он никому, пес приблудный. Так псом в следующем сне и притащился. Будто шла мимо чужого забора, увидела, что там собака сидит, даже не на цепи, а в проталине между голой землей и отставшим по весне снегом. Заметила Олёну и так глазами стала жалиться, побежала за ней, увязалась, хоть дьячиха ее и не прикармливала.

Вот такие сны. Хорошими их не назвать. Молиться будет. Жаль пса. Уже догадалась, что это его душа – грязная, в слежавшейся шерсти. За ней побежала. Видно, не нужна никому. Ну, душа – не тело. Душу-то она приберет.

Из Москвы полки уходили в воскресенье, едва развиднелось. Все колокола гудели: «Бом-бом!». Но не весело, не радостно, сзывая на заутреню. Били и били, точно сердца всех жен стали сердцем одного деревянного города.

Бабы шли за своими, не хотели отставать. Как расстаться с родным и теплым? Тут сразу видно, как какая семья живет. Где единая плоть и единая кровь, а где даже ангелы отчаялись. Иные бабы всплакнут, да и пойдут на сторону, по своим делам. Мало их, дел-то по хозяйству? А иные идут рядом, воют или, как Олёна, молчат. Только смотрят. Или норовят поправить то плащ, то заплечный мешок. Неладно… тяжело нести.

Раньше-то матушка все рыдала и крестила след отца. А они, маленькие, и не понимали – к чему? Ушел – придет.

– Егорка, береги отца.

Уж в сотый раз сказала.

Егорка, белобрысый, деловитый, почему-то все время считал, что мать делает и говорит не то – позорит их, серьезных мужчин.

Теперь за Воскресенскими воротами только дорожную пыль и видно. Упала бы в нее, кричала – не выкричать. Куда пошли? Там ведь убивать будут. Милые, родные, зачем?

Видела и своего супостата. На коне. Гордый. Всю душу-то гордыня и съела. Глянул на нее, проезжая мимо, ярым оком. Из-под изогнутой, как крыло у степного коршуна, брови. Дьячиха обмерла. Не чужой, нет, не чужой. Что ж ты такой гордый, бедолага? С виду важный – воевода Сторожевого полка, где и ее мужчины шагают. А в глубине глаз – жалкий. И снова услышала слезную просьбу: «Молись за меня. Молись. Больше некому».

Молилась. Поминала всех, и этого десятого, приблудного. Что делать-то? Скоро свету конец. Надо перед Господом предстать во всей чистоте. Чтобы Он спросил: «Как жила? Никого не обижала?» А она бы с поклоном ответила: «Жила честно. Мужа и детей, что Ты дал, любила. Скорби, что Ты послал, терпела. Не роптала. Пришел гульный человек – прогнала. Попросил молиться. Вот молюсь».

Тем временем войско подошло к землям калужским. Встали по берегу Угры. Речка-то невелика. Вьется, как пояс Пресвятой Богородицы. Отделяет нас от чужих. От Литвы. Хотя по ту сторону тоже вроде наши. Нашего языка, нашей веры. Но предались еретикам. Пошатнулись. Уже не суть свои. Чистоты меньше. Всё-то единение в прошлом. Как Страшный Суд встретят? Что скажут?