Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

Всадник посмеялся, поскалился, подал назад и ускакал. Отбили супостата. Олёна победно глянула вокруг себя. Заметила, как из соседних дворов – кто поверх забора, что через калитку, за ними подглядывают соседушки. Направила на них хмурый взгляд – разом к себе унырнули. Сороки!

То-то.

На другое воскресенье стояли с мужем в храме. Все им, как положено, поклонились. Да еще ниже.

– Ты чего это сотворила? – удивился Борис Андреевич.

– Так, ухватом помахала. – Олёна была собой довольна.

Но сотворила она многое. Дом почистила. Едва солнце стало, затеяла уборку по всем хоромным строениям и службам. Мыли, скребли ножами столы, меняли масло в лампадках. Потом сами, потные и усталые, пошли в баню. Белье надели свежее. Платье, в котором супостат мог их заметить, Олёна велела сжечь. И сама свое сожгла, роняя слезы и показывая пример. Большая дыра в кошеле. Но надо.

Плоха та хозяйка, которая не умеет свой дом уберечь. Прогнать загульного гостя – полдела. Чем род крепок? Бабьим терпением. Да бабьим же умением, о котором мужьям знать – только голову тяготить. Она им на другое дана. А мы свое дело знаем.

Прошла со святой водой и с молитвами по всем каморкам, все окна перекрестила красными пасхальными свечами. По треску понимала, что уже не щадят их люди языками. Черной четверговой солью, которая святится на Великий Четверг, щедро, прямо горстями, отсыпала все углы и пороги.

Вместо сожженного платка возложила на голову дорогой, еще матушкин повойник. А та от бабки получила. Не на всякое дело тот повойник нужен. На важное. На хозяйское. По червленому бархату шит золотыми листочками. Украшен нитями речного жемчуга, перевитыми между собой.

Олёне несказанно шло. Еще девчонкой в первый раз примерила, когда мать отвернулась. Еще велик был. А теперь вот косы жмут. Мать тогда озлилась: не тебе, малой, сопливой, женскую честь на себя громоздить! Хозяйкой себя мнишь! Хорошо, пороть не стала. Ругала на чем свет стоит. Ревела тогда Олёнка в три ручья. От тех слез, от детской обиды, казалось, до сих пор остались дорожки на щеках.

Только теперь прочувствовала, что мать права. Повойник – особая женская честь. Поверх воев. Кто ж тут вои, воины? Косы долгие. Их расплетать, ими трясти – на чью-то голову напасть вызывать. Потому они туго стянуты и сверху покрыты. Мы люди мирные. В том ее сила, чтобы силу в себе держать. Ты меня не тронь, и я тебя не трону. Первой. Повойника не сниму, волосы по ветру не разовью. Но ты знай – могу. Грозная сила.

Ой вы, соседушки, ой, языки неумолчные, оставьте нас разговорами! Ой ты, заезжий полночный молодец, оставь нас своим вниманием! Мати Пресвятая Богородица, защити дом, чад и домочадцев и весь державный град Москву своим мафорием!

Как убрали дом, всюду березовых веток наставили – и в кадушки, и в ведра, и в крынки для молока. Муж под вечер пришел из дворца – усталый, серый – глянул: как в церкви на Троицу.

– Ты чего? Заболел кто?

Нет, когда болеют, чесноком надо все щели, урезы, подоконники проходить – тогда хворь испугается, сгинет.

Пришлось Олёне рассказать всю правду: ездит какой-то черт, хотим отвадить.

Олёна не имела привычки таиться. Глупо это, когда супруги друг с другом отмалчиваются. Каждый невесть что в голове придумывает. Да и легкая она была сердцем, не скрытная. За что муж всегда на нее радовался.

Но тут нахмурился.

– Почему я не знал?

Он знал. Хозяйка сразу поняла: когда люди долго живут вместе, каждое движение ясно, каждая черточка в лице, морщинка. Мина Кузьмич рассказал. Дед Миняй. Предатель!

Олёна повалилась в ноги.

– Моя вина.

– Нет никакой твоей вины. – Борис Андреевич ее поднял. – Кроме одной. Вечно ты вперед лезешь!

«Не хотела, я чтоб, дьяк, с боярином сцепился. А сама… С ухватом…» Ох, и любил же он ее! Хорошо, отдали. Уж сколько лет, а все не понимал, за что ему, серому селезню, такая красота досталась?

Сидели, вышивали полотенца. Дело привычное. Спиной к окну, света довольно, стежок идет с руки.

Узор красной и черной нитью, проще не придумать. Но на бортах полотенце обложено узором, как границы засечными чертами. От поганых. А кто они – татарва или бесы, – это уже не столь важно.

Узор же, как от бабок повелось, – женщина в треугольном платье, руки подняла, вкруг нее цветы и травы. Это Матушка Пресвятая Богородица Нерушимая Стена нас от лиха защищает.

Полотенце – к лицу. Зачем же тут бесам быть? Мы их и гоним.

Иголки снуют, девушки поют. Каждый час Олёна им читает из «Деяний Апостолов». Недолго. Чтобы у самой голова от букв не кружилась. Однако ж любопытно, как люди при римских кесарях жили, за веру стояли. Смогли бы мы так?

Аринка-хохотушка воткнула нитку в полотно и замерла.

– Матушка, Олёна Егоровна, а ведь этот супостат к тебе ездил.

Хозяйка чуть не задохнулась от смеха.

– Двором ошибся? Может, к соседям?

Аринка смахнула челку с носа.

– Да нет, – и начала заливаться румянцем. – Уж не вели казнить. Он на твою милость глядел.

Остальные девушки согласно закивали головами.

– Вы сдурели? – От досады Олёна и не знала, как ответить. – Я уж не юница. Пятеро детей. – Женщина похлопала себя по бокам. – Рожаючи, стан не сохранить. И не хочешь, а телеса набегут. Намедни думала вам свои старые пояса раздать.

А с другой стороны: брови темные, косы без единой седой нити, зубы целы, улыбнется – алтыном подарит. Нет, один зуб все же на старшего сына положила. От натуги, с бабами так бывает, но не видно, в глубине. Смеется как молодайка.

И муж ее любит. Горяч. Вот-вот шестое дитя прибудет. Щедр на подарки. Что ей пояса? Новые купит. У ярославских гостей. И в церкви видно: гордится женой. Никакой обновки не пожалеет.

– Девки, вы чего?

Ахнула. Сначала встала, хотела их корить. Потом рухнула на лавку, уронила руки. Поняла: правы, ведь смотрел же заезжий гость на нее одну.

– Вы, дурехи, хоть проведали, кто таков?

Девушки закивали. Было бы странно, если бы их такое дело оставило безучастными. Обо что языки-то чесать? Все узнали, все разведали. Их хоть лазутчиками к поганым посылай!

– Князь Ртищев. Лев зовут. Петров сын. Воеводой ходил полковым.

Олёна обомлела пуще прежнего. Чины-то немалые! Таких, как ее муж, и на красное крыльцо позвать брезгует. Чего вдруг удумал?

– Неладно с женой живут. Родовитая больно да богатая. Ему все глаза своей родней исколола. – Аринка была счастлива, что ей удалось выложить добытые не без труда сведения. – Их люди в доме говорят: злая она. Целый день бранится. Ее точно петушок в темечко клюнул.

«Ну, тихо, тихо», – Олёна подняла руки. Не след такое говорить о боярах. В своем они уме или как – наше дело сторона.

– Сколько же у них детей?

– Бог дал десятерых, – немедленно отозвалась хозяйственная Матреша. – Да прибрал почти всех. Трое осталось. Уже свои семьи у них. Как живут, не знаем.