Александр Чернов - Противостояние [litres]

Было такое наказание в те годы на русском флоте: провинившегося матроса ставили «проветриться» на баке под ружье с полной выкладкой, чтоб подумал, наверное, о горькой своей судьбинушке. Неоднократные попытки командира плутонга лейтенанта Моласа хоть немного научить большого и грузного сибирского крестьянина основам наведения орудия на цель, на случай выхода из строя остальных членов расчета, раз за разом заканчивались фиаско и очередным «проветриванием» Зыкина под винтовкой. Казалось, безразличие и дремучая, таежная тупость этого матроса были абсолютно непробиваемы…

В момент взрыва в соседнем каземате Васильев сидел на своем законном месте в кресле наводчика. Молас и раньше, во время выходов к берегам Японии замечал, что при встрече с неприятелем его лучший наводчик становится дерганым и нервным. Но на душеспасительные беседы все не находилось времени, и лейтенант списал поведение Васильева на боевой задор и избыток адреналина.

Но сейчас, в заполненном дымом и криками каземате, кондуктор неподвижно замер в кресле, намертво вцепившись в рукоятки маховиков наводки орудия. После того как он в третий раз проигнорировал команду «огонь», все решили, что он ранен, тем более что в полумраке каземата стало видно, что под ним быстро расплывается лужа. Но когда его попытались аккуратно извлечь из кресла, стало ясно, что у Васильева просто сдали нервы. По запаху было вполне очевидно, что к крови лужа под орудием не имеет никакого отношения. Попытки оторвать руки комендора от маховиков не увенчались успехом, и пушка молчала уже полторы минуты.

Пока, в отсутствие убежавшего к соседнему горевшему каземату Моласа, комендоры раздумывали, что делать с впавшим в прострацию наводчиком, неожиданно подскочивший к орудию Зыкин одним движением левой руки выдернул Васильева из кресла и отшвырнул в сторону. После этого он, к удивлению членов расчета и добравшегося наконец до каземата командира плутонга, промокнул сорванной форменкой сиденье и одним движением без приказа и спроса втиснулся за рукоятки наводки.

Он видел недавно установленный прицел Перепелкина всего один раз. Тогда, за неделю до выхода в боевой поход, на тренировке для всех членов расчета по наведению орудий, он перепутал направление вращения маховиков. Вместо наведения «вправо – вверх», умудрился загнать ствол в крайнее «левое – нижнее» положение. Потом он, долго моргая, смотрел на распекающего его Моласа, пока того в очередной раз не вывел из себя невинный взгляд «телячьих» глаз матроса. Первое знакомство с оптическим прицелом закончилось для Зыкина очередным часом на баке и синяком на левой скуле. За что Молас, кстати, был приватно строго отчитан замечавшим и не одобрявшим подобные «мелочи» Небогатовым.

С непонятно откуда взявшейся ловкостью профессионала, которая так не походила на его же неуклюжие движения на тренировках, Зыкин за семь секунд навел орудие на цель и выпалил! Не отрывая взгляда от прицела и продолжая удерживать в перекрестии случайно подвернувшуюся «Адзуму», он заорал на остальных членов расчета: «Подавайте, сукины дети, нам с япошкой что, вас до вечера ждать?»

Подбежавший к орудию Молас хотел было заменить его на месте наводчика на кого-нибудь другого, но, машинально проследив за падением снаряда, увидел, как у самого борта не обстреливаемой никем «Адзумы» вздыбился одинокий столб воды. После того как еще пара снарядов также легла очень прилично, Молас ограничился ободряющим похлопыванием по плечу и приказом перенести огонь на головной. И тут всегда молчавший Зыкин подал голос, причем от прицела так и не отвернулся и говорил с лейтенантом, не глядя на него:

– Вашбродь, там от всплесков сам черт ногу сломит, а второго я щас точно достану.

– Как ты его достанешь, олух царя небесного, – начал было закипать имеющий короткий фитиль Молас, – для нормальной пристрелки надо не менее трех орудий в залпе, сам ты дистанцию не уточнишь, если говорят тебе по головному – бей по…

Очередной выстрел прервал речь лейтенанта, и примерно через двадцать секунд на борту «Адзумы» расцвел цветок разрыва…

– Как, как… Охотник я. И отец мой был охотник. И дед был, – отозвался по-звериному оскалившийся матрос, по-прежнему не смотря ни на что, кроме цели, – тут оно, конечно, не дробовик и не «бердан», но прочувствовать тоже можно. Не, вашбродь, теперь от меня он уж никуда не денется!

– А чего же ты, черт эдакий, полтора года ваньку мне валял, пушку не в ту сторону ворочал? – оторопело проговорил Молас, откровенно любуясь действиями комендора. – Ведь мог бы за наводчика стать еще с год назад! Неужели самому была охота снаряды кидать?

– А зачем? – откровенно не понял Зыкин. – Наводчиков у нас в достатке, а что пушку не туда повернул… Я это «право», «лево», вращать «по чусовой, против чусовой» не особенно разумею. Тут пробовать надо, а так, на словах, я не очень… Извиняемси…

С этими словами бывший охотник, а отныне законный наводчик шестидюймового орудия крейсера «Россия» выпустил в сторону «Адзумы», названия которой не знал, ибо в опознании силуэтов тоже был «не очень», очередной снаряд. До конца боя орудие Зыкина показало самый большой процент попаданий из всех русских шестидюймовок. В «Адзуму» на этом этапе боя попало шесть таких снарядов.

Неудобство и бесперспективность стрельбы его корабля по «Идзумо» стала очевидна для командира, следующего третьим в русской колонне «Витязя». Вспомнив, что Руднев сказал, что «в бою надлежит проявлять разумную инициативу», Миклуха приказал перенести огонь на идущий в японской колонне третьим «Ивате». Стрелявший до этого по «России» в полигонных условиях «Ивате» не долго оставался в положении не пораженного корабля, и теперь в японской колонне похвастаться отсутствием попаданий могла только «Токива». Крейсер, казалось, оправдывал свое название – «Вечная», или «Незыблемая».

За все время боя носовая башня «Памяти Корейца» добилась двух попаданий в «Идзумо». Первое с большой дистанции в грот-мачту. При не взорвавшемся бронебойном снаряде оно осталось не замеченым для русских. Но японцам от того было не легче – пробитая насквозь, она вот-вот готова была рухнуть со всей своей оснасткой. Во втором попадании на русском крейсере тоже были не уверены – снаряд прошил японский корабль почти насквозь, взорвавшись в угольной яме противоположного борта.

После переноса ее огня на «Якумо» последний получил сперва довольно безобидное попадание. Метровая пробоина высоко над ватерлинией никак не повлияла на мореходность и боевые качества крейсера. Но не могло же японцам везти бесконечно! На каждом их крейсере бронированные казематы шестидюймовых орудий и пара башен главного калибра занимали примерно десять процентов от площади бортовой проекции. И при этом броня эта вполне пробивалась десятидюймовыми снарядами. Рано или поздно хоть один из них, но обязан был попасть в уязвимое место, просто по теории вероятности.