Владимир Поселягин - Уникум [litres]

– Командир, кажется, самоходку вижу, «арт-штурм»… О, и крупное орудие, – вскоре сообщил я.

– Где? – тут же заинтересовался Аверин.

Наш лейтенант тоже в этом году из училища выпустился. Молодой, но уже не в одном бою бывал, четыре уничтоженных немецких танка на счету имеет.

– Ориентир – разрушенный дом с уцелевшей печной трубой. Слева на десять метров.

– Этот пригорок – самоходка? Тут четыре километра, как ты рассмотрел? Где орудие?

– У колодца.

– Вроде что-то есть, похожее на щит. Нет, точно не скажу, далеко.

– Я могу отсюда их поразить. О, там ещё одна самоходка.

– Уверен, что сможешь достать?

– Да.

– Механик, стоп. Наводчик, огонь по готовности.

– Есть, – отозвались мы вместе с мехводом.

В стволе уже был фугас, так что, прицелившись в самоходку, я нажал на спуск, и орудие грохнуло. Люки были приоткрыты, от выстрела те поднялись и опали, оглушило, конечно, но жить можно. Я показал заряжающему кулак – это знак заряжать бетонобойный следующим. Растопыренная пятерня – это шрапнель, а кулак с большим оттопыренным пальцем – фугасный снаряд. Фугасов, к счастью, было больше всего, а бетонобойных – три. Негде их тут применять. Шрапнели – десять. На удар поставить – тоже ничего получается.

Аверин орал от радости, видя, что попадание есть. Это сложно не заметить, над самоходкой вспух грибок взрыва, и там стоял чёрный столб дыма, что бывает только от горящей техники. Боезапас у самоходки рванул – вот что это такое. Любой танкист или артиллерист сразу поймёт, вот и в роте дураков не было. Танк продолжал стоять и урчать мотором. Лёгкий артогонь был, похоже дивизион работал – где-то за селом расположившийся, но не мешал. Когда орудие перезарядили, я тут же выстрелил по второй самоходке, отчего поднялся такой же гриб взрыва. Как я и думал, хватило ей и бетонобойного. А заряжающему я показал кулак с большим пальцем. Теперь орудие накроем фугасом. Пока тот перезаряжал, я искал новые цели, но пока не находил. Наша «двойка» последовала дальше, нагоняя роту.

Немцы, похоже, поначалу не поняли, что огонь прицельный ведётся, а не беспокоящий, как с других танков, что маскировали мою стрельбу, а как я гаубицу накрыл – мне кажется, это была именно гаубица, – забеспокоились. Артиллерия усилила огонь. Я уничтожил три вкопанных по самую башню танка и две противотанковые пушки. Засёк одну зенитку, успел накрыть и её, с гарантией – как Аверин сказал, ту даже в сторону отбросило, – но тут страшный удар погасил сознание. Всё же вычислили немцы снайпера, что проредил их ряды. Мы как раз в ста метрах от линии обороны были, надеюсь, остальные справятся. Шансов стало больше. Лёгкие танки на максимальной скорости уже рванули вперёд. Только этого я уже не видел.

Очнулся я как-то сразу, болела голова, мутило, в глазах двоилось, всё указывало на полученную контузию. Чуть позже я понял, что качает меня потому, что, подхватив под мышки, меня фактически несут двое танкистов. Вот нас троих и штормило. Те поняли, что я очнулся, – мышцы напряглись, да и голову я поднял. Отметил только, что всё ещё в комбезе, только тот распахнут на груди, шлемофона нет, но сапоги на месте. А двигались мы в колонне пленных, немцы с карабинами по сторонам были. Автоматчиков рядом не заметил. Танкистов я не узнал. Но то, что они на пределе сил идут, понял сразу: лица залиты потом, сами шатаются из стороны в сторону, но не бросили меня, такое дорогого стоит.

– Отпустите, я постараюсь сам, – смог прохрипеть я. Язык распух, сильно пить хотелось.

С облегчением остановившись, они помогли мне встать на ноги – все носки сапог ободрал, ноги волоком тянулись. Нас обходили по сторонам другие пленные, но колонна длинная, время ещё есть. Стоял я с трудом, штормило сильно, но идти всё же смог. Поддерживать меня на ходу парням действительно было легче, чем тащить. Звон в ушах мешал говорить, им приходилось кричать, чтобы я расслышал. Они участвовали в той атаке, но были побиты на поле. Наш танк был повреждён, но не артиллеристами – немцы авиацию вызвали, и рядом легла тяжёлая бомба. Троих, включая меня, контузило. У меня помимо контузии травма на голове – большая шишка, именно она и вызвала потерю сознания, остальные быстрее оклемались. Танки ушли вперёд, беря село, чуть позже пехота подтянулась на зачистку. На поле у подбитых машин санитары возились. Аверин попросил за мной обоих парней присмотреть, они с БТ оба, легкораненые – у одного ранение в руку, повязку я видел, у другого в шею. Как они меня тащили, не понимаю. Правда, выяснилось, не так и далеко меня унесли, если обернуться, то околицу села, которое мы штурмом брали, увидеть можно, – и двух километров не прошли, как я очнулся.

Наши вперёд ушли, а немцы, пустив их в свой тыл, ударили во фланги, снова взяв село, и вышли на поле. Аверин, что ремонтировал танк, вместе с экипажем укрылся внутри. Полчаса держались, обстреливаемые с разных сторон, пока немцы не прикатили зенитку и не расстреляли КВ. Я всё это время у горевшей санитарной машины пролежал, парни тоже там укрылись. Немцы двинули вперёд и взяли нас в плен. Парни не дали меня добить. Два часа сидели на обочине под палящими лучами солнца, пока не пошла эта колонна пленных, куда нас и включили. Аверин сгорел в своём танке – никто из экипажа его не покинул.

Мы брели по дороге, а вокруг на поле дымили танки, с которыми я участвовал в атаке. Классическая двухступенчатая засада, только рукоплескать осталось тому германскому офицеру, что это придумал.

Шагая – это мне удавалось делать всё легче и легче, парни уже не придерживали, – я мельком провёл руками по карманам. Комбез мешал проверить карманы галифе, но нагрудные на гимнастёрке были вывернуты. Часы с руки пропали, ремня с личным оружием тоже было. Ножа за голенищем не чувствую – значит, забрали. Награды мои на месте, немцев они не заинтересовали, а документы я и не искал. В карманах их не было. Ещё когда в Луцке был, у кладовщика железнодорожного депо выменял на трофейные часы непромокаемый пакетик. Когда пошёл в рейд с ротой Труханова, то убрал их, сложил трижды пакетик и привязал бинтом к правой ноге выше колена, чтобы ниже не съезжал. Как рейд закончился, известно. Когда уже в роте Трусова был, то в пакетик убрал корочки на новые награды и снова привязал к ноге. Проверил – на месте документы, с внутренней стороны ноги. Почему я это сделал? Помнил, какие страшные бои шли в это время, а от попадания в плен никто не застрахован, просто подстраховался. Не хочу, чтобы в моём личном деле было записано, что был в плену. Документы есть, буду отрицать. Вещи все в танке пропали, но честно скажу: наплевать, лишь бы парни были живы. Но они все вместе сгорели…

В карманах галифе нашлись спички и ключ от танковых замков. Последний случайно положил, и вот как вышло. Бинокль жалко, подарок, фонарик-«жучок» – редкая вещь. А уж аккордеон просто до слёз, где я ещё такой аппарат найду?