Владимир Поселягин - Уникум [litres]

Вскоре все знали, почему я от семьи отказался и сменил фамилию. Причём рассказывал сам, а то от папаши можно разного ждать, всё так вывернет, что я же виноватым окажусь. Поэтому по госпиталю гуляла моя версия – правильная и, что уж говорить, правдивая. Парни из палаты спрашивали, не знаю ли я, что с теми утырками стало, так что ответил с кривой усмешкой:

– Приходил следователь, что вёл это дело, пытался поговорить, но я его послал. Это он смотрел, пока бывший папаша меня избивал, и ничего не делал. Там другому следователю дело передали, а этого уволили, от него кое-что и узнал. Вы думаете, детей высоких чиновников арестуют? Ошибаетесь. Их в армии спрятали, в военные училища отправили и не выдали. Так что всё ещё учатся или воюют где-то. А зная их подлые душонки, уверен, скорее давно в плен сдались и немцам помогают.

Вот такие дела. И что плохо, Света об этом тоже узнала, она через день ко мне ходила. В её положении ходить каждый день тяжело, я и запретил. И что совсем отвратительно, о ней узнали Русины. Мамаша Глеба припёрлась домой, хорошо Света её на порог не пустила, но вообще такая наглость взбесила меня до крайности. Очень высказаться им в рожи хотелось, чтобы оставили меня в покое. Потеряли сына, всё, забудьте о нём.

На этом пока все новости.

Проехав какое-то время на трамвае – главное, патрулю не попасться на глаза, справки-то из больницы нет, – сошёл на остановке у дома Светланы. Она на работе – несмотря на такой живот, ценный специалист, а объём производства увеличили, – но ключ от квартиры у меня был. В квартире переоделся в свою старую гражданскую одежду, кепку надвинул на лоб. Хм, тесновата рубашка стала, плечи-то раздались. А правую руку в карман широких брюк сунул, я пока ею осторожно пользовался, больше левую активно разрабатывал, так-то я правша. Собравшись, укатил на другую сторону города. Положил конверт с письмом в почтовый ящик, перед этим протерев бумагу от отпечатков, на тетради я тоже старался не оставлять следов. После этого отошёл в сторону, к телефону-автомату, и, когда подошла моя очередь, набрал номер, указанный в газете. Понимаю, что подставляю себя, по голосу можно определить пол и возраст, хоть какие-то зацепки, но уж очень высказаться хотелось. Ответили почти сразу.

– Алло, – прозвучал нежный девичий голосок. – Приёмная товарища Иванова.

– А там разве не Поскрёбышев сидит? – немного удивился я. – Ладно, сладкая, соедини со старшим. Я по объявлению в газете.

– Переключаю.

Почти сразу раздался щелчок, и ответил другой голос, мужской, уверенный, с хрипотцой, но Сталину точно не принадлежавший. Видимо, посадили на вызов группу.

– Представьтесь.

– Да ты, часом, не охренел? – даже удивился я. – Может, тебе и анализы предъявить? Вот что, я сильно недоволен, что вы потеряли первые пять писем. Я и так не люблю ручку в руки брать, а тут столько писанины было, а вы меня повторять вынуждаете. В общем, первое письмо написал, даже что-то ещё вспомнил. Адрес чуть позже сообщу.

– Почему вы ранее не выходили на связь?

– Отсутствовал в столице, вернулся на днях. Да и возможности для связи не было. Ладно, следующее письмо будет через две недели. Пишите адрес места доставки. Улица Красноармейская, почтовый ящик на доме номер двадцать два, у булочной. Счастливо.

Неизвестный попытался ещё какой-то вопрос задать, но я дал отбой, протёр трубку тряпицей и, надвинув кепку на глаза, не глядя на троих страждущих позвонить в очереди, направился прочь. Даже пробежать пришлось, но уцепился одной рукой и вскочил на заднюю площадку переполненного трамвая. Со мной девчонка и двое парнишек рядом пристроились.

Спрыгнув на очередной остановке, быстро прошёл в подъезд высотного дома, там на чердак, где, устроившись у слухового окна, стал в бинокль наблюдать, что происходит у нужного почтового ящика. Тот в прямой видимости был. М-да, похоже, целый батальон пригнали, перекрыв район и проверяя всех, кто оказался в зоне оцепления. А конверт из ящика изъяли трое в форме НКВД. Ну а что, необходимо было проверить, мало ли подстава, к левым ушли письма и те пытаются выйти на связь со мной. Нет, очевидно, что тут государство работает.

Посидев ещё с полчаса – нехорошо действуют товарищи из правительства, некрасиво, поймать решили, надо будет уменьшить количество контактов, – я направился на квартиру Светы, снова переоделся, а там и в госпиталь. Повезло вернуться незаметно и при этом доставить заказанные покупки парням.

Следующая неделя тянулась довольно медленно. До этого я писал первое письмо Сталину и не отвлекался. А сейчас, заимев свободное время, приступил к написанию родным моих погибших подчинённых. Всего их набралось восемь. Двоим отправлять пока не стоит, они уже на оккупированной территории, но остальным шести написать нужно. Пять танкистов с двух уничтоженных «тридцатьчетвёрок», двое пограничников и разведчик погибли, прикрывая отход группы. Они за языком ходили. Потом парни, вернувшись, похоронили героев. Ну и один из командиров – пассажиров, что я вывозил, это девятый. В его гибели моей вины точно не было. Он был тяжелораненым и скончался от ран, да и адреса его родных у меня не было. Пассажиры и есть пассажиры.

За один день я не справился, писать очень тяжело было, но двое суток работал, где-то по полтора часа свободного времени в день у меня выходило, а когда закончил, передал нашему библиотекарю. Отправлять письма как раз её работа. Наверное, через цензуру пройдут, но я всё описал честно: и то, что их родственники герои, и что я представил их к наградам посмертно, указав поименно к каким.

В этот раз я снова сидел в библиотеке – уже, к слову, двадцать пятое июля было, – читал свежую прессу, когда за дверью в коридоре раздался шум, заставив меня с недоумением поднять голову и прислушаться. Библиотекарь наш, Галина Ивановна, тоже заинтересованно прислушалось. Да и остальные четверо в читальном зале пытались понять, что происходит. Встав из-за стола, одним текучим движением, на ходу поправляя больничную пижаму, я быстрым шагом направился к выходу. Что-то мне не нравится то, что снаружи творится.

Открыв дверь, я вышел в коридор и сразу разобрался в ситуации. Знакомый старший политрук, он сегодня документы получал в секретариате, форму у завсклада выписывали, стоял и, пьяно шатаясь, прижимал к себе молоденькую сестричку, лапая её, махал и угрожал наганом. Похоже, он был пьян до такой степени, что с трудом на ногах стоял и вряд ли понимал, что делает. Вообще кадр интересный. Попал под бомбёжку утром двадцать второго июня, двигаясь на пассажирском поезде к Бресту. Был эвакуирован без сознания в тяжелейшем состоянии с контузией. Лечился тут, и вот выписали наконец. Особого беспокойства не вызывал, разве что насмешил врачей, потребовав себе генеральскую палату, когда более-менее оклемался. По излечении он, похоже, собирался отбыть к фронту, да решил отметить с кем-то. Не знаю, тут отмечал или в городе, но увиденная картина мне сразу не понравилась. Пользуясь тем, что он ко мне спиной стоял, держа на прицеле двух мужчин-врачей и одну женщину-врача – санитарки прятались за углом, – я перехватил левой рукой вооруженную руку, сунув указательный палец под спусковой крючок, чтобы выстрелить не мог, а тот пытался, чуть палец мне не сломал, и единым рывков вырвал револьвер, после чего его же рукояткой ударил бедокура по голове. Старший политрук как сноп свалился на пол, я же, протянув руку испуганной до истерики сестричке – кажется, ещё школьница, класса из десятого, – помог подняться. Для зрителей всё произошло очень быстро: я возник у него за спиной, отобрал оружие, смазанный удар – и политрук лежит, а я уже поднимаю девушку.