Алексей Янов - Орда

Слегка распухшие от обморожения руки ратного воеводы еле заметно тряслись, грудь учащённо вздымалась и опускалась, растрескавшиеся губы слегка искривились. В его голове плыли мысли. «Вот они люди, вот он город, за спиной, в монастыре — связанные бояре с семьями. Одно моё слово — и город будет уничтожен, один взмах руки — и грянет гром разрывов, кивок головы — и в воздухе запахнет жжёным порохом, а солнечный день затянет пороховым туманом». Он мог казнить и миловать, давать и забирать. Его приказы исполнялись в точности и без раздумий, он сам себе временами казался властелином Мира. Да, он и раньше командовал полком, а с нынешней зимы целой ратью! Но учения, прежние сечи и недавние бои с монголами не давали и толику тех ощущений, что обрушились лавиной на него в этот день. Над ним всегда довлели старшие по званию, а здесь и сейчас, в Ярославле он на какое — то время стал наиглавнейшим человеком!

Вместе с тем Усташ был адекватным человеком и понимал всю иллюзорность подобных ощущений. Но, чёрт побери, они его сегодня преследуют весь день! Всё новое и необычное всегда в первое время захватывает его с головой, заполняя всю его сущность без остатка, однако, со временем, человек привыкает ко всему, и хорошему и плохому, новизна незаметно исчезает. Поэтому Усташ старательно гнал от себя подобные мысли, понимая, что привести они могут только к катастрофе и его лично, и вверенным ему войскам.

Тем не менее, развернувшееся под его глазами зрелище завораживало, это людское столпотворение жаждало впитать в себя новые откровения. Всё больше он стал ощущать себя каким — то древним пророком, опять, новое наваждение стало брать над ним верх, поддавшись ему, Усташ «загрохотал» каким — то чужим, непривычным ему голосом.

— Ярославцы! Наши братья и сёстры! Я ратный воевода шестой рати Усташ, обращаюсь к вам от имени нашего государя Владимира Изяславича! Мерзопакостные и богопротивные монголы уже не раз испившие святую кровь народа русского и подобно земляным червям, поедающим его плоть, разбиты в пух и прах под стенами Владимира. Вся Владимиро — Суздальская Земля дружно присягает нашему Богоспасаемому государю! Ваши местные князьки, поджав хвосты, разбежались кто куда, когда на вашу землю пришла беда…, — подобным зажигательным речам Усташ научился у политработников и у своего бывшего шефа, и сейчас своим риторическим порывом он ничуть не уступал своим учителям.

Усташ имел приказ при серьёзном сопротивлении малость проредить местное боярство. Воевода прекрасно знал, что у государя с боярами — вотчинниками всегда были сложные, антагонистические взаимоотношения, в отличие от купцов и производственников. Поэтому в своей пламенной речи местное боярство и князей Усташ без зазрения совести выставил в качестве главных прислужников «монгольских людоедов», тем самым ещё больше распалив толпу и так не питавшей к вельможам особой любви.

Опьянённый этим сумасшедшим днём, Усташ, войдя в шкуру «пророка»», смешал официальное послание смоленского государя, и свои мысли обо всём происходящем, в одну «кучу». Однако, не смотря на некоторую самодеятельность, задание было выполнено, до сведения людей, пусть и в весьма экстравагантном виде, всё — таки были доведены положения Новой Русской Правды. Последним этюдом всего этого действа должно стать принесение народом присяги новому государю. Усташ, заранее набрав в лёгкие воздух, что было силы, закричал:

— Для принятия присяги на верность государю нашему на колени становись!

Люди, как подкошенные начали припадать на колени, те, кто по недопониманию происходящего продолжал стоять, водворялся на колени с помощью рук соседей, уже принявших нужную приземлённую позу. Через минуту вся площадь послушно стояла на коленях, ожидая продолжения представления. Примерно половина народа продолжала наблюдать за Усташем и его приближёнными, а остальные уставились на попа с заметным усилием державшего громадный позолоченный крест. Площадь опять заполнялась рокочущим голосом воеводы.

— Повторяйте все за мной! Целую сей святой и животворящий крест, — рука военноначальника нацелилась на попа с крестом, — государю своему всея Руси Владимиру Изяславичу служить верою и правдою … В это время от площади доносился громкий, но невнятный гул, слышались отдельные слова присяги, говорили все разом и одновременно в разнобой. Кто — то чуть ли не кричал, кто — то шептал, многие вообще плохо разбирали доносящиеся до них слова и творили присягу по собственному разумению, некоторые просто повторяли слова за своими соседями. Наконец ярославцы присягнули, и для них началась самая интересная и кровавая часть представления.

— Вот они! Глядите! — раздались крики из толпы, на деревянном помосте появилось первое боярское семейство.

Какой — то мужик среди толпы, с силой сорвав с себя шапку, вдруг заорал во всю глотку:

— Смерть боярам!

Его крик сразу поддержало еще несколько луженых глоток:

— Смерть! Смерти! Казнить!

— Христопродавцы, казните их всех! — во всю мощь своего нутра завизжала толстая баба из центральных рядов, хотя, судя по её одежде и полноте, она была не из самых обездоленных.

Люди всё больше заводилось, через пару минут кричали уже почти все, если кто — то не кричал — значит его место на помосте. Подсознательно это все понимали, поэтому все «заражались» этой жаждой крови.

«Окрылённый» Усташ, вспомнив Новгород, принял решение всех вельмож расстреливать из ружей и пистолей, и прямо с трибуны сбрасывать тела в обезумевшую толпу. Первым к краю помоста поставили всего залитого кровью боярина, как только пехотинцы отпустили от него руки, он тут же рухнул, из — за потери большого количества крови, сначала на колени, после чего приложился лицом о помост.

— Сформируй из ратников расстрельную роту! — обратился воевода к комбату Шкуркову.

— Так точно, товарищ ратный воевода! — комбат побежал давать соответствующие распоряжения подчинённым. Вскоре в линию выстроилась цепочка стрельцов, некоторые из них заметно нервничали, и так и этак крутили в руках ружья, до хладнокровных убийц им было ещё далеко.

Боярин, распластавшийся на помосте, время от времени отрывал от пола голову, силясь понять, что с ним хотят сделать. Через некоторое время Усташ поднял руку над толпой, призывая её замолкнуть. Выкрики стали постепенно смолкать, и вскоре установилась тишина. Воевода начал вещать людям во всю мощь своей командирской глотки:

— По Русской Правде … нашего Государя … Владимира Изяславича … враги православного русского народа … кровопийцы и работорговцы … проклятые и людьми и Богом … караются СМЕРТЬЮ!

Воодушевлённая столь короткой речью толпа взвыла с троекратной силой. Теперь, случись что, они и сами готовы казнить врагов голыми руками. Первым застрельщиком, к удивлению Усташа, оказался сам комбат Шкурков. С помощью стрелка он установил боярина на колени и из кремневого пистолета произвёл выстрел в упор, в голову. Пуля снесла весь затылок, выплеснув в толпу ошмётки мозга. Снизу раздался восторженный рёв, тело тут же было скинуто с пьедестала, а передние ряды, приняв этот «подарок» тут же принялись его раздевать. Ведь одежду бояре всегда предпочитали носить не из дешёвых. Из задних рядов наметилось движение вперёд, ближе к «сцене», многие стоящие там только сейчас сообразили, что это мероприятие не только «развлекает», но может принести и поживу.