Геннадий Марченко - Второй шанс 4 [СИ]

– О-о, сколько лет…

– …сколько зим, – добавил я, пожимая его маленькую, пухлую руку.

– Слушай, я тебе завидую чёрной завистью! Мне премия «Грэмми» в жизни не светит… А что у тебя с рукой?

– Поскользнулся, упал, очнулся – гипс, – отшутился я. – Удачно так съездил на первенство страны по боксу.

– Ох ты… Что-нибудь выиграл хотя бы?

– В общем-то, золотую медаль.

– Ого, поздравляю! В Пензе оценили твой успех?

– А то! Председатель спорткомитета грамоту вручил. А от обкома ВЛКСМ меня собираются теперь выдвигать кандидатом на областную конференцию, а там и на всесоюзный съезд, говорят, могу поехать.

– Ишь ты, всесоюзный съезд – вещь серьёзная… Ладно, это всё лирика, я чувствую, ты не просто так пришёл, верно?

– Верно, Раф, просто так не потащился бы сюда, хотя послушать, как ты играешь – настоящий меломан никогда не откажется.

Объяснил Губайдуллину суть проблемы, заставив его на минуту задуматься.

– Есть у меня на примете хороший бас-гитарист, Саша Казаков. Хотел сначала Жору Васильева порекомендовать, но Санька – настоящий виртуоз бас-гитары. Он как раз Жору Васильева в «Искателях» подменил. Потом играл в филармоническом ансамбле «Ровесники», но что-то у него там с руководителем коллектива не сложилось, сейчас он инженером радиосвязи устроился во Дворец пионеров. Я тебе запишу его телефон, скажешь, я поделился, а сам уже попробуешь договориться.

– А по отчеству его как?

– Викторович, кажется… Да брось ты, какие к чёрту отчества среди музыкантов, тем более ему лет тридцать всего. В общем, звони. Если не повезёт – попробуем с Жорой договориться, он сейчас в Доме радио работает корреспондентом.

На удивление, Казаков согласился почти без раздумий. Даже не поинтересовался размерами оплаты труда, сказав, что по идее может отпроситься с работы в любой момент. Уже на следующий день он заявился на репетицию со своей бас-гитарой, и стал изучать партии к песням нашего репертуара. Схватывал Саша всё на лету, и при этом ещё и импровизировал, превращая басовые партии в совершенно новые инструментальные ходы. Я не мог не заметить, как ревниво следит Валя за успехами сессионного бас-гитариста и, оставшись один на один, успокоил его, что это всего лишь временно приглашённый музыкант, который знает, что после того, как я снова смогу взять в руки гитару, мы с ним попрощаемся.

Первая поездка в новом, расширенном составе состоялась за пределы области, в Саратов. По трассе не так уж и далеко ехать – всего-то 230 км. Снова арендовали знакомый «ПАЗик» вместе с тем же водителем. Мама ни за что не хотела меня отпускать, мол, с одной рукой ты себя толком обслужить не сможешь. На это я ответил, что дома как-то обслуживаю, и на гастролях уж как-нибудь смогу застегнуть ширинку джинсов.

Затем она привела другой аргумент:

– Вот зачем это тебе нужно? Что у нас, денег нет?

Деньги у нас были, и неплохие, на сберкнижке у мамы лежало около двенадцати тысяч. Плюс дома наличкой около тысячи, так, на разные расходы, в этот ящик стола ложилась зарплата родителей и моя стипендия. И не нужно забывать, что на ту же сберкнижку падают пусть и не такие уж большие, но всё же авторские отчисления от исполнения песен, и туда же переводились гонорары за книги.

– Я как негласный лидер коллектива должен думать не только о себе, но и о своих музыкантах, – вздохнул я. – А билеты продаются не на ансамбль «GoodOk», а на Максима Варченко. Не могу же я их подвести!

В Саратове подготовка проводилась более серьёзно. Гольдберг подсуетился, чтобы по всему Саратову висели афиши, так что к нашему первому субботнему выступлению билеты на все концерты (в воскресенье по кузнецкому сценарию планировалось дать два) оказались проданы. Ими, по заверению нашего счастливого худрука, даже спекулировали, толкая в две цены.

Семён Романович договорился насчёт выступлений в цирке, рассчитанном на тысячу мест. Удалось ему впихнуть нас в «окошко», образовавшееся между гастролями двух цирковых трупп. Всё – как месяц назад на первенстве республики в Калинине.

Пока ехали, я задумчиво пялился в окно. В полях ещё белеют островки снега, но уже солнце светит чуть ли не по-летнему ярко, я уже минут через двадцать поездки скинул демисезонную куртку, иначе просто бы запарился. Из-под колёс нашего «пазика» во все стороны летят грязные брызги, все встречные машины одного, серого цвета, каким, наверное, будет и наш автобус через несколько километров пути.

За баранкой неразговорчивый Лексеич – довольно угрюмого вида мужик лет сорока пяти с вечной тёмной каёмкой под ногтями крепких, узловатых рук. Не знаю, как наш водила договаривается в своём автотранспортном предприятии, чтобы забирать на выходные автобус, но мужик уже становится практически членом нашего небольшого коллектива. За соответствующее вознаграждение, разумеется.

Лексеич поругивается, лишь когда автобус попадает колесом в скрытую водой выбоину на кочковатом асфальте, и нас ощутимо потряхивает. Но когда выбираемся на бетонку, выложенную до самого Саратова в качестве запасной взлётно-посадочной полосы, ухабы пропадают, но вместо этого начинается мелкое дребезжание на стыках бетонных плит. Впрочем, к нему быстро привыкаешь, и вскоре уже не обращаешь внимания.

Поселились мы в цирковой гостинице «Арена», куда нас определил директор цирка Владынин [22] Фамилия немного изменена. . Мужчина приятной наружности, улыбчивый, возможно, в том числе и от ожидания прибыли. Не знаю уж, что он там и как положит в свой карман, может, у него тоже есть прикормленный человек или какие-то хитрые ходы, но внакладе, я был уверен, Владынин не останется.

Нам же, как подсчитал Гольдберг, должно перепасть за три выступления аж где-то по семьсот рублей на нос, так как билеты в первые ряды продавались уже по трёшке, а на остальные места по два рубля. Это за минусом оплаты водителя с автобусом и бензина, к счастью, в эти времена копеечного.

– Вышло бы больше, но Владынин потребовал двадцать процентов от выручки, – прояснил мне ситуацию Гольдберг. – Я, честно тебе говорю, пытался настоять хотя бы на пятнадцати, но он упёрся – и ни в какую.

Приходилось верить Романычу на слово. Он как худрук и администратор коллектива в одном лице, имел право договариваться с принимающей стороной с глазу на глаз, моё же присутствие при переговорах, невзирая на мой слегка звёздный статус, могло вызвать резонные вопросы.

Что касается ажиотажа вокруг наших концертов, то и здесь продолжилась девичья истерия. Естественно, саратовские девчонки сходили с ума по мне, любимому. К служебному входу так просто было не подойти, нужно было миновать ворота, через которые въехал наш автобус, а они запирались изнутри. Пока автобусу стоял у ворот в ожидании, когда их наконец откроют, наш «пазик» окружила толпа человек в пятьдесят. Причём в скоплении девиц я заметил нескольких парней, одного даже довольно взрослого, уже лет за двадцать. Девушки визжали не дуром, двое вообще трясли плакатами, на которых фломастерами было написано признание в любви Максиму Варченко. От всей этой ситуации я чувствовал неловкость и в то же время меня распирало ощущение высокомерия, которое я упорно пытался в себе загасить.