Виктор Тюрин - 1918 год: Расстрелянное лето [litres]

– Хм. Даже не знаю, что и сказать. Если это так… то вы на мою дочь больше не претендуете?

– Ее образ я узнал со слов вашего приказчика. Разве он вам этого не говорил? – я убрал пистолет, сунув его за пояс брюк. – Разрешите присесть?

– Садитесь…

Я сел в кресло.

– Говорил-говорил мне Семен, только я ему не поверил. Хм. Есть еще кто-нибудь, кто может подтвердить, что вы потеряли память, сбежали от красных и все такое прочее?

– Барон фон Клюге. Мы вместе с ним бежали от красных.

– Где его можно найти?

– У него в Ростове родственники. Вот адрес, – я протянул кусочек бумажки с адресом и фамилией.

Хозяин дома взял бумажку, пробежал по ней глазами, несколько секунд хмыкал, глядя на нее, потом посмотрел на меня:

– Я знаю эту семью. Даже не знаю, что и думать. Вы все как-то так повернули… Хм. Так вы сказали, что готовы поехать в Москву за моей Таней?

– Да. Я так сказал.

– М-м-м. Извиняться не буду. Тот ли или не тот, но вы, поручик Беклемишев, дочь мне вернете! Из-за вас она ушла из отчего дома, вам и ответ держать!

– У вас на столе фотография стоит. Там есть ваша дочь?

– Да. Хотите посмотреть?

– Можно?

Взяв фотографию в руки, я внимательно пробежался по лицам.

«Что мама красавица, что дочки. Кто из них? Скорее всего… эта. Выглядит постарше, да и фигура вполне созревшая».

Я вернул фотографию хозяину и спросил:

– Девушка слева от вас это Таня?

Владимир Тимофеевич, пока я рассматривал фото, изучал мое лицо, пытаясь найти в нем то, что выдаст во мне обманщика, но судя по разочарованию, написанному большими буквами на его лице, ничего не нашел.

– Она. Моя красавица. А это младшая – Настенька, – говоря это, он смотрел на лица родных ему людей, глаза его затуманились, а лицо его начало меняться, становясь мягче и добрее.

– Красивые у вас дочки. Все в маму.

Миллионер словно очнулся, секунду смотрел на меня, потом вдруг лицо его исказилось в гримасе гнева, и он неожиданно заорал на меня:

– Все ты виноват! Ты! Соблазнил мою дочь! Почему не она сейчас сидит передо мной, а ты?! Почему я должен тебе верить?!

Я молчал. Еще с минуту он покричал, после чего понял, что орать на этого непонятного поручика с каменной физиономией бесполезно, и сам себя оборвал на очередной фразе. Замолчав, начал барабанить пальцами правой руки по столешнице, не глядя на меня. Мне это надоело, и я сказал:

– Давайте продолжим разговор, Владимир Трофимович.

– Продолжим, – его взгляд был злой и тяжелый. – Я желаю, чтобы вы исправили проявленную вами подлость по отношению к моей дочери. Вы бросили ее…

– Хватит! – резко оборвал я его. – Я вас спрашивал: есть ли о ней какие-либо новости? Так есть или нет?

– Вы и, правда, поручик, стали… каким-то другим человеком. Хм. Есть. Есть новости. Два дня тому назад она находилась у своей подруги Елены Скокиной. Это мне передал человек, который занимается поисками моей дочери. Он был на квартире этой Скокиной, но никого там не застал. Но не это главное, а то, что пришла телеграмма от самой Тани.

В ней говорится, что подруга поможет ей сесть на поезд «Москва – Царицын». Я узнавал: красные действительно запустили хлебные эшелоны. Хлеб вывозят, красные сволочи, им там, видите ли, жрать нечего! Ничего! Эти краснопузые комиссары получат свое – кто с голоду не сдохнет, так от пули и шашки гибель найдет! Всех под нож пустим! Эти жидокомиссары еще в собственной крови захлебнутся! Они…

– К делу, Владимир Тимофеевич! – одернул я его.

– Ишь ты! Командует он тут! – и хозяин кабинета посмотрел на меня уже оценивающим взглядом. – Смотрю на вас, поручик, и вижу, что у вас только внешность осталась Беклемишева, а вот начинка совсем другая! И хватит сверлить меня взглядом. С вами поедут двое моих людей. Да не для надзора, как вы могли подумать. Я их и так собирался отправлять за дочкой. Вы кого-то можете взять с собой?

– Никого здесь не знаю, кроме штаб-ротмистра фон Клюге.

– Значит так, вы сейчас идете, и готовьтесь… Хотя погодите. Вам же нужны деньги и оружие. Я распоряжусь…

– Оружие у меня есть, а от денег не откажусь, – резко оборвал его я.

Хозяин кабинета окинул меня новым злым взглядом, в котором читалось: из-за тебя, подлец, все это приключилось, а ты еще здесь, в моем доме, так неуважительно себя ведешь. Вот только мне было плевать на его отношение ко мне, и он это чувствовал.

– Хм. Тогда приходите ближе к вечеру, скажем… в семь часов. Приготовлю деньги. И еще. Я дал ответную телеграмму, глядишь, может, и будут свежие новости, а заодно познакомитесь с моими людьми. Больше я вас не задерживаю, поручик.

Выйдя от Ватрушева, я направился по адресу, который дал мне барон. Это был двухэтажный особняк, с выступающими по фасаду фальшивыми колоннами. Слуга, открывший дверь, сказал, что ротмистр проживает здесь, но сейчас его нет.

– Где я его могу найти, не скажете?

– Не могу знать, ваше благородие, – ответил тот, но по лицу было видно, что он знает, но не хочет говорить.

– Пусть так. Передайте Михаилу Генриховичу, что с ним хочет встретиться поручик Беклемишев.

– Так это… ваше благородие, извините меня. Что же вы сразу не сказали… Потому как насчет вас оставлено особое распоряжение.

Хотя мне объяснили, что проще всего добраться до нужного адреса трамваем, проехать всего четыре остановки, я решил пройтись. Ноги разомну и город посмотрю. Проходя мимо одного из домов, я увидел на фасаде красное полотнище, на котором белой краской было написано «В борьбе обретешь ты право свое». Позже я узнал, что это был штаб социалистов-революционеров (эсеров). Еще одной неожиданностью стали звуки духового оркестра. Как мне потом рассказали, немецкая часть, расквартированная в Ростове, имела в своем составе духовой оркестр. Так для поднятия духа населения этот оркестр в течение дня иногда маршировал с музыкой по улицам, а по воскресеньям, в летнем саду, устраивались целые концерты. В одном месте, на перекрестке я наткнулся на афишу с широкой «бело-сине-красной» полосой по диагонали, призывающей в ряды Добровольческой армии.

Немного сбившись с пути и поплутав по улицам, я, наконец, вышел на Пушкинскую улицу, где находился особняк Парамонова. Позже я узнал, что полтора месяца тому назад здесь находился штаб Добровольческой армии, а теперь располагался один из вербовочных центров. У входа стоял молодой солдат с винтовкой и прапорщик с кобурой и шашкой на поясе.

– Здравия желаю, – нейтрально поздоровался я.

– Здравия желаю, – усмехнулся прапорщик, а за ним улыбнулся часовой. – Почти все приходящие удивленно реагируют на погоны и оружие, и вы не исключение. Объясняется все просто. Германцы довольно лояльно относятся к русскому офицерству и по большей части не вмешиваются в наши дела. Так что вас сюда привело: любопытство или долг?