Борис Батыршин - Игра на чужом поле

– Попробую срастить провод. А ты давай, прикрывай! Патроны-то есть?

Голубев сделал попытку заспорить – «почему ты?..» – но Сашка его не слушал. Он отложил в сторону «Гаранд», проверил кобуру с «Вальтером», зажал в зубах провод – и толчком перевалился через бруствер.

Другого конца провода Казаков не нашёл. То ли сбился с верного направления и уполз в сторону, то ли Михаил протянул кабель не по прямой линии, а хитрым зигзагом… Оставалось одно: добраться до ранца и от него, по проводу, как по путеводной нити, вернуться к месту обрыва. Сашка извиваясь ящеркой, пополз к скале. Дополз без помех, нащупал присыпанный землёй провод – вот, к примеру, почему он не мог его найти! – и замер, услыхав испанскую речь.

«Солдаты! Не успел! Ну, всё…»

Он до боли в лопатках впечатался в камень и зацарапал ногтями по крышке кобуры. Руки дрожали – Сашке было страшно до обморока, до холодного пота, насквозь пропитавшего рубашку…

«Нет, ерунда – куда с пистолетиком против автоматов? Даже если и успеет подстрелить одного-двух – набегут другие, обойдут, прижмут, прошьют очередями…

Голоса всё ближе. Ещё немного, может, минута – солдаты обогнут выступ скалы, и…

… и тогда придёт конец и ему, Сашке Казакову, и экспедиции, а вместе с ними – и всей Земле. Некому будет помешать рвущимся на планету Десантникам, остановить их, выловить, всех до единого, предотвратив всеобщую «потерю себя», которая хуже смерти.

Взгляд упал на флягу, ту самую, которую Михаил велел Димке забрать из сгоревшего сейчас «Алуэтта». На выпуклом боку вмятина – пуля прилетела вскользь, рикошетом, и вместо положенной круглой дыры, вода по капельке сочилась из едва заметной трещинки. Сашка вдруг осознал, что до ужаса хочет пить. Он отшвырнул бесполезный «Вальтер», дотянулся до фляжки, отвернул крышечку и в несколько глотков выхлебал всё до донышка. Перевернул, потряс, запрокинув голову – последние капли оказались необыкновенно вкусными, словно и не нагревшаяся на солнце, пахнущая металлом вода это была, а невиданный какой-нибудь райский нектар.

Ну что, пора?

Казаков бережно положил пустую фляжку на камень и расшнуровал клапан ранца. Щёлкнул «Викториноксом» (всё-таки пригодился!) подцепил проволочку с пломбой на крышке пульта ручного ввода команд, оборвал. Тронул чёрные кнопки с крупными белыми цифрами, провёл пальцем по прозрачному окошку, в котором едва тлел зелёным ламповый индикатор. Снял с шеи шнурок с маленьким плоским ключом – генерал выдавал их тем, кто заступал на дежурство у «специзделия». Помедлил, вставил ключ в прорезь, повернул на пол-оборота и стал жать на клавиши, повторяя про себя заученный наизусть шестизначный код. Нажал последнюю, провернул ключ до упора – и с облегчением увидел, как замигали в окошках индикатора зелёные циферки.

Больше он не боялся.

С расстояния в шестьсот метров Голубев и без бинокля ясно видел солдат, неторопливо огибающих скалу. Между ними и Казаковым было, от силы, шагов сорок. Вот, сейчас: обогнут острый, словно нос клипера, выступ, минуют заросли буро-красного кустарника и окажутся с Сашкой лицом к лицу.

Он вскочил на ноги, не думая о том, что отлично виден пулемётчикам с грузовиков. Вскинул «Гаранд» – бац-бац-бац! Попасть с такого расстояния он не надеялся, и не попал – но солдаты сразу залегли и открыли ответный огонь. Пули запели над головой, и одна из них ударила в приклад «Гаранда» и рванула Димкино плечо выше локтя. Он выронил карабин, сложился вдвое – и в самый последний момент чудом разглядел крошечную фигурку у самого подножия скалы. Казаков встал в полный рост, словно не было рядом врагов, помахал рукой – и Голубев догадался, что сейчас произойдёт.

Он упал лицом вниз, и едва успел прикрыть голову руками, как та, другая Сила, таившаяся до сих пор в цилиндрическом, обтянутом зелёным брезентом ранце, нанесла удар.

Раздался оглушительный треск, словно разгневанный великан одним движением разодрал небосвод от горизонта до горизонта. Накатила волна страшного жара – Голубев ощутил её спиной, несмотря на то, что успел сползти в расселину, под защиту бруствера. Хемля, словно ожив и придя в ярость, дала ему пинок – Димку подбросило вверх и чувствительно приложило о камни. По спине болезненно забарабанили камни – бруствер не выдержал напора воздуха, спрессованного во фронте ударной волны до твёрдости стали. А земля тряслась, сверху сыпался щебень, комья, тлеющие ветки, победный рёв вырвавшегося на волю ядерного дракона заполнил всё вокруг, и не было ни сил, не желания поднять голову – наоборот, вжаться поглубже, прикрыться руками и молиться, чтобы не прилетела в темечко шальная каменюка.

Огненное дыхание взрыва прокатилась по ущелью, сметая редкие заросли деревьев и кустарники. Аргентинская колонна, оказавшаяся в двух сотнях метров от эпицентра, перестала существовать – угловатые гусеничные бронетранспортёры, смятые, словно консервные банки, отшвырнуло на два десятка шагов, пылали перевёрнутые грузовики, веселым, чадным костром занялся головной броневичок – световой импульс воспламенил резину высоких рубчатых колёс и краску на борту. Чёрные человеческие тела дымились после страшного термического удара, превратившего плоть на костях в спекшийся шлак. Немногие чудом выжившие ползали между разбитых машин, завывая от ужаса и боли, но некому было им помочь – медики сгорели вместе со своим автобусом, их не спас красный крест, нанесённый на оливковый борт, как требовали этого международные конвенции. И над всем этим росла, вытягиваясь к белёсому от жары небу, пыльная колонна, и расходилась в вышине клубящимся облаком, шляпкой ядерного гриба – зрелище, знакомое по телепередачам и картинкам в журналах любому из пяти миллиардов обитателей Земли.

Голубеву было недосуг любоваться этим грандиозным зрелищем. Покатавшись по земле, чтобы потушить тлеющие на спине клочья рубашки, он ухватил ремень бесполезного «Гаранда» и пополз, сбивая в кровь обожжённые руки, подальше от разразившегося за его спиной атомного ада. Сверху опять посыпалось – уже не камни и земля, а пепел. Серые невесомые хлопья покрывали землю, словно свежевыпавший снег, и Димка, вспомнив, зашарил на боку, в поисках противогазной сумки. И не нашёл – то ли взрывной волной сорвало, то ли потерял раньше, когда бегал на четвереньках под пулемётным огнём. А пепел сыпался всё гуще, и тогда он сделал то, о чём говорилось в школьном учебнике НВП: оторвал рукав рубашки, лёжа, неловко извернувшись, помочился на ткань, прижал к лицу. Потом сообразил, что прятаться больше не имеет смысла, вскочил, и кинулся, спотыкаясь, прочь – будто можно убежать от всепроникающей смерти, пронизывающей всё вокруг своими невидимыми лучами. На бегу он то и дело оглядывался, с облегчением убеждаясь, что страшное облако сносит в противоположную сторону – ветер, как и утром, дул с перевала, и о радиоактивном заражении придётся теперь беспокоиться жителям предгорий.