Егорлык - Боевой 1918 год 2

В общем получив все подтверждения о доставке сообщений я, очень довольный собой пребывал в отличном настроении. Ну а что? К завтрашнему маршу почти все готово (механики еще чего-то подкручивают в технике, но часа через два закончат). Люди сыты и бодры. Больных нет. Трофеи освоены. Их излишки спрятаны во временный схрон.

Общую приятность вечера, несколько портила легкая свара сапера с зампотехом, но это так — рабочие моменты. На очередной, особо громкий вопль из-за деревьев, я прислушался. Ага — Пташкин, зажав инженера в виртуальный угол, напористо требовал от него помощи в изготовлении корпуса для мины. Причем — немедленно. Но Игнат Анатольевич, несмотря на молодость и гражданское происхождение, весьма успешно оборонялся от настырного морячка. И под занавес выдал такую тираду, что я лишь уважительно покачал головой, а Пташкин, прочувствовав, наконец, несвоевременность своих хотелок, гордо удалился.

Ну да — сапера можно понять, но сейчас, в данном вопросе, я поддерживал инженера. Завтра нам предстоит дальний марш. Причем, настолько дальний и быстрый, что весь гужевой транспорт двинет даже не с нами, а в указанную промежуточную точку. Лошадки просто физически не сумеют за день отмахать почти сотню километров. Зато, машины, смогут. Ведь задумка у меня была какая — разрушить железнодорожные пути, по дороге следования гайдамаков. Они ведь, наверняка, по железке думают проскочить. Может, даже, до Геническа. А мы им эту малину обломаем. Если очень повезет, то успеем какую-то часть под откос пустить. Ну а остальных, которые двинут своим ходом, станем кусать, в привычном нам стиле.

Но для этого, нам надо их встретить, как можно дальше. И зампотех, весьма проникся словами, что каждый человек будет на счету, а поломка даже одной единицы техники на марше, меня весьма огорчит. Инженер, уже наслушался страшилок про «огорченного» Чура, поэтому сейчас, без балды, все силы бросил на подготовку машин к завтрашнему дню. А Пташкин, просто сдуру влез под горячую руку… В общем, убедившись, что вчерашний гражданский, проявив необходимую волю, отбил лихой наскок моремана, я со спокойной душой пошел дальше, заниматься своими делами.

Потом был ужин, потом обход батальона, а когда уже почти стемнело, меня отловил комиссар. Причем, не один, а с нашим аккордеонистом. Хм… значит хвастаться будут и сейчас произойдет очередная демонстрация вокала. В принципе, это началось довольно давно, еще когда мы к ростовскому параду готовились. Тогда у меня появилась идея, наладить нормальную музыку в батальоне, а то исторгаемые трубачами звуки, заставляли седеть волосы на ногах. Но позже, стало не до того.

Зато комиссар ничего не забыл, взяв дело в свои руки. Под его руководством, организовался весьма приличный оркестрик, который, где-то раз в пару недель выдавал очередной, выдавленный из командира шедевр. Шишку в оркестре, держал аккордеонист Всеволод. Так-то он был бывшим студентом, ставшим ныне бойцом морской пехоты. При этом, у парня, вкупе с домашним музыкальным образованием, присутствовал шикарный голоc. Вот боец и зажигал.

Поэтому сейчас, после некоторых уточнений, мы отошли в сторонку и Севка, пробежавшись пальцами по клавишам, негромким баритоном запел:

Дождавшись последнего аккорда, я выставил большой палец:

— Во! То, что надо! Можно запускать в народ!

Лапин согласно кивнул:

— Это да… я вот тоже, уже несколько раз слушал как он репетировал и все равно, постоянно заслушиваюсь… Интересно, кто автор? Ведь, будто про нас написано!

Пожав плечами, я честно сознался:

— Не помню.

Кузьма, пытливо глянул в глаза:

— Чур, признайся, может, это все-таки твоих рук дело?

Рассмеявшись, ответил:

— Я что — похож на поэта песенника? Мой максимум это — «Шел Кузьма гулять на речку, перепрыгнул через овечку». Так что, не надо на меня наговаривать.

Комиссар лишь хмыкнул. И мода такая хитрая, что сразу видно — мои слова его явно не убедили и Михалыч, по-прежнему подозревает командира в грехе стихоплетства. А Севка, поймав кураж, решил воспользоваться отличным настроением командира, застенчиво поинтересовавшись:

— Чур Пеленович, а вы больше никаких песен не вспомнили?

Опять услыхав про «Пеленовича», я лишь грозно цыкнул зубом. Ну да, осведомители меня уж просветили о внутренних шевелениях в батальоне. Ведь Бурцев, как подвижник с крестом, три недели таскался с тяжелым телом нерабочего пулемета. Правда, постоянно находясь под недремлющим надзором комиссара и Федора, свою антинаучную, языческо-религиозную деятельность, прекратил. Но один хрен, упорствовал в отрицании, настойчиво величая меня (выбирая момент, когда я этого точно не услышу) исключительно по имени-отчеству.

Народ в батальоне, подобрался хоть и отмороженный, но при этом, вполне лояльно относящийся к юродивым. Видно, воспитание, заложенное с детства сказывалось. Студент с пулеметом, подходил под определение «юродивый», как никто другой. Ему сочувствовали (обычные бойцы), подкармливали внепайковыми вкусняшками (повар) и даже давали вещевые ништяки (баталер, оторвавший от собственной души, почти новый ремень).

Подвиг ротного баталера стал последней каплей и поняв, что всё заходит куда-то не туда, я распорядился оружие у мученика изъять, передав ружмастерам на починку, а хорошо подкачавшегося за это время Серегу, по уши загрузил писарской работой. Только, как оказалось, было уже поздно.

Мои ребятки, вполне справедливо, считали себя лучшими из лучших. Да и сам я постоянно их в эту сторону накачивал. Но ведь у лучшего подразделения и командир должен быть самый лучший? Можно даже сказать — легендарный. Я со всех сторон этому соответствовал, кроме одной, независимой от меня, незначительной малости — у командира не было нормального, полноценного имени.

И поэтому сейчас, когда я набрал воздуха в грудь чтобы рявкнуть на потерявшего берега музыканта, вмешался Лапин:

— Чур, ты, главное, не горячись. Ну что такое, в самом деле? Тебя уже во всем батальоне так кличут. Довольно давно. Вот как в Крым прибыли, так и пошло. И я решил, с мнением народных масс не бороться. Зачем? Ведь ничего обидного, или оскорбительного в этом нет. Вот вспомнишь ты свое настоящее имя — хорошо. А вдруг нет? Так и будешь, до конца жизни, словно цуцик, с кличкой ходить? Не правильно это.

Выдохнув, я хмуро спросил:

— То есть, значит, просто Чур, это кличка. А Чур Пеленович Сварогов, это по-твоему нормально? Ты, сам, соображаешь, что говоришь?

Комиссар хладнокровно кивнул:

— Вполне. И Чур Пеленович, ничуть не хуже других имен. Считай, что батальон тебя крестил. Тем более, мы с товарищами из матросского комитета посовещались и решили общее собрание провести по этому поводу. Только пока как-то не складывалось — или тебя нет, или какой-то взвод в разгоне. Но вот, как с остальными нашими бойцами соединимся, так первым делом тебе фамилию с отчеством и присвоим. Официально, как положено — с занесением в протокол и печатью подразделения!