Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Верование чужеземцев было очень занятно и вызывало живейший интерес у юноши. Каждый день на восходе и закате они усаживались на землю лицом в сторону солнца и, сложив руки на груди, бормотали что-то на своем языке. Потом делали руками жест, будто умывают лицо водой. На этом поклонение неизвестному Богу заканчивалось, по крайней мере та его часть, которую можно было видеть не единоверцам. Балаша искренне удивляло такое истовое соблюдение традиций. Неужели Бог накажет их, если они не будут стоять на коленях два раза в день? Как он об этом узнает? Кто он вообще такой? Где живет? Почему люди решили слушать именно его, а не какого-нибудь другого Бога? А какие еще есть Боги и каковы они? Сколько раз нужно упасть ниц, чтобы Бог выполнил твою просьбу? Ответов на такие, казалось бы, простые вопросы получить он не смог. Более того, люди из свиты Гимруза в ужасе шарахались от них, как от стаи бешеных собак, будто юноша хотел узнать что-то неприличное. Но разве можно разобраться, не задавая вопросов? В конце концов, Балаш обратился с ними к самому Гимрузу, искренний, оглушительный хохот которого никакой ясности тоже не добавил.

Жителей полуострова, в отличии от чужестранцев, Боги и вовсе не беспокоили. Они не мешали людям жить, да и вообще редко попадались на глаза. Под Богами Балаш имел в виду нескольких деревянных истуканов, прозябающих на окраине города в яблоневом саду. Их поставили здесь вскоре после изгнания люди, принесшие Богов из своих земель в сердцах. Но, наверное, уж слишком далеко были эти земли, и тамошние Боги не могли дотянуться до полуострова. С тех пор идолы прятались в тени деревьев, мокли под дождем, поджаривали на солнце свои старые скрипящие бока. Но вреда никому не причиняли. Иногда их потрескавшиеся головы украшали цветочными венками, а беззубые рты мазали свежей кровью, медом или молоком немногочисленные почитатели. Все прочие жители города обходились здравым смыслом и человечностью, кому сколько было отмерено.

Сжигание же покойников было необходимостью. Полуостров был не так, чтобы очень велик, и, если закапывать мертвецов в землю, то земля рано или поздно кончится. А выпить вина за помин? Так кому от этого плохо? Покойнику уж точно нет.

Люди у поминального костра были уже изрядно пьяны. Настолько, что некоторые позабыли и печальный повод, собравший их здесь и неуместный громкий смех раздавался тут и там. Чаши с вином исправно ходили по кругу. Балаш тоже быстро захмелел. Азар то и дело дружески обнимал Гимруза, похлопывал его по плечу. Эти двое были словно два сапога пара. Казалось, совместная удачная охота сплотила мужчин и между ними царит полное взаимопонимание, но лишь до того мгновения, когда блеснувший в свете костра хорошо знакомый Балашу кинжал Азара, не вонзился в грудь чужеземца.

Охнула Умила, уронил чашу с вином Балаш, спокойно продолжала щипать кисть винограда прекрасная Кениша. Враз посерьезневший Азар медленно вынул окровавленный кинжал из груди изумленного Гимруза, глядя ему в глаза, и вытер его об одежду завалившегося на бок чужестранца. В лагере тут и там раздались крики раненых и умирающих людей из его свиты, которых перебили, как овец на бойне, по приказу Азара. Всех кроме двух: белобородого старца, сведущего в изготовлении взрывчатого порошка, и переводчика. В ожидании смерти старик мерно перебирал бусины на шнурке. Но Азар распорядился иначе. Он оказался вовсе не так пьян, как казалось ранее. Убедившись, что мертвы все, кому должно, он приказал сжечь тела на начавшем было угасать погребальном костре. Кениша брезгливо сморщила носик. Запах паленого мяса изрядно надоел ей за сегодняшний вечер: он уже пропитал и ее одежду, и волосы. Поскольку ничего интересного сегодня больше не предвиделось, то девушка ушла спать.

Дети Домиара не преуспели в данном им отцом поручении, чужеземец оказался слишком упрям. Но после взрыва каменной дамбы на реке, они точно знали, кто именно из свиты Гимруза владеет секретом взрывного порошка. Это и решило участь остальных. Извращенный, циничный ум Азара принял решение безжалостно убить всех чужестранцев, кроме старика и переводчика, и представить их, как жертв кровожадного чудовища. Поскольку тела сожжены, то докопаться до правды будет невозможно. Старика же тайно доставят в город, где Домиар, без сомнения, найдет способ заставить его изготовить заветный чудо-порошок.

У Балаша было всего несколько мгновений, чтобы прийти в себя, пока Азар неспешно наслаждался убийством. Он совершенно ясно понимал, что их с Умилой убьют без колебаний, если они запаникуют, попытаются убежать или бросятся защищать обреченных. Юноша крепко, до боли сжал руку Умилы, взглядом призывая её успокоиться и сидеть на месте. Потом медленно поднял оброненную чашу, не торопясь наполнил ее вином из кувшина и протянул вернувшемуся к костру Азару. Хорошо, что руки не дрожали. Тот дружески хлопнул Балаша по плечу, отхлебнул вина и, удовлетворенно кивнув, сказал: «Держись меня, друг. И все будет хорошо: и с тобой, и с твоей дикаркой».

Пока Азар раздавал последние распоряжения, молодые люди взяли теплый плащ и сделали вид, что отправляются спать. Расстелив его у буйных зарослей ежевики, подальше от костров, Балаш и Умила легли лицом друг к другу. Девушке притворство давалось с трудом. Юноша чувствовал, что внутри она вся клокочет от гнева. Ему стоило большого труда успокоить Умилу: «Милая, нас просто убьют, если мы будем вести себя иначе. Надо подыграть им. Сделаем вид, что все так и должно быть. Тогда живы останемся».

«А это вряд ли, парень», – бесцеремонно перебил его невидимый голос. Ефим, привязанный к сосне совсем рядом и, по случаю убийственной суматохи, оставленный без охраны, продолжил, не дожидаясь ответа: «Порежут нас всех, как поросят к празднику. Потому, как свидетели мы. Азар не дурак королобый. Зачем ему надо, чтобы мы в городе рассказали кому-нибудь, как все было на самом деле? А если он сам не сообразит, то отец его точно нас прикончит. И Вас, и меня». И тоскливо закончил: «Ох, мухоморы ушастые, бежать надо, ребятушки. Немедля, сейчас же ночью. Пока одни стражники ранены, а другие пьяны».

У костров, между тем, действительно началась вакханалия. Убийство пьянило не хуже крепкого вина, которого не жалели, чтобы отметить окончание дела. Даже водой не разбавляли.

Обмозговывая слова Ефима, Балаш с ужасом понимал, что он прав.

«Парень, парень, чай не межеумок ты недалекий, развяжи меня», – раздавался громкий призывный шепот от сосны. – «Сам не хочешь, дай хоть я утеку. Мне в городе верная смерть. Никто меня и не хватится до утра. А на тебя и не подумают».

«Помолчи. Дай подумать,» – цыкнул на него Балаш. Бежать? Но куда? Прятаться по рыбацким деревням? Их быстро найдут. Уйти в горы? Ну уж нет. Хватит с него встреч с йоргами, натерпелся страху на всю жизнь. Тем не менее, пройдоха Ефим прав, надо уносить ноги. Ноги? Зачем? Ведь есть лошади.