Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Процесс сбора оливок был несложен. Рано поутру, когда туман только начал уползать в море, цепляясь за камни и корявые стволы олив, женщины с песнями расстилали под ветвями чистые холсты, потом заспанные мальчишки залезали на деревья и весело трясли их, что есть мочи. В любое другое время делать это им строго-настрого воспрещалось, дабы не повредить драгоценные деревья. Большинство ягод благополучно падало вниз и, собранные с холстов, попадали в большие деревянные чаны. Свежесобранные оливки перемалывали в однородную массу с помощью каменных жерновов, вращаться которые заставляли два понурых ослика. Сок из размятых в кашу плодов собрали в емкости, где он отстаивался несколько часов. После чего с помощью половников с него аккуратно снимали верхний маслянистый слой. Это и было самое ценное, дорогое масло, которое можно было с выгодой продать. Кувшины с ним на месяц оставляли в темных погребах, чтобы масло утратило горечь. Женщины торопились, переработать оливки нужно было в тот же день, иначе они уже не годились для выжимки масла. Оставшуюся после первого отжима массу они собрали в холщовые мешки и положили под гнет. Получившееся этим способом масло жители деревни использовали сами.

Жизнь в деревне текла неспешно, по давно заведенному распорядку. Ещё затемно мужчины выходили в море на промысел. Рыбацкие лодки, толкаясь округлыми боками, гуськом выплывали из бухты под шутливое переругивание рыбаков. Улов чистили на берегу, бросая рыбьи потроха вечно голодным, дерущимся собакам, а потом в плетеных корзинах уносили наверх, на гору, солили и развешивали сушить. Детям вменялось в обязанность отгонять травяными опахалами от веревок с рыбой вездесущих зеленых мух. Связки высушенной рыбы подвешивали в погребах до того момента, пока не удастся её продать. Периодически приходилось предпринимать экспедиции за солью на высохшее озеро и в город – на торг, куда везли не только сушеную рыбу, раскупавшуюся в основном моряками, но и кувшины с оливковым маслом, и плотные, тяжелые, хорошо вызревшие головки козьего сыра.

Простая и понятная жизнь, полная физического труда с не проходящими мозолями и ежевечерней усталостью, но приносящего удовлетворение своими результатами: жареной рыбой на столе, куском свежесбитого масла, починенной сетью на просушке, пришлась по душе Балашу и Умиле. Пожалуй, они могли бы остаться тут и жить. А вот Ефим затосковал. Жуликоватая и вороватая натура не находила здесь применения своим наклонностям. Подниматься ни свет, ни заря, таскать тяжеленные сети, мокнуть и целый день гнуть спину – это не для него. Он не привык к такой жизни. Ему нужна мягкая постель, вкусная еда, девка помясистее под боком, чтобы было, за что подержаться. А не убогий, кое-как сложенный из камней домишко на продуваемой всеми ветрами горе, заштопанные хозяйкой дома – старой каргой обноски её почившего мужа, да вечная рыба на столе: жареная, вареная, тушеная. Что он кот, в самом то деле?

Впрочем, проблема с девкой разрешилась скоро. Хозяйская дочка Малуша – девица не первой молодости, сильно напоминающая с виду всю ту же сушеную рыбу, молчаливая и рукастая, после смерти отца управлялась с рыбной ловлей на его лодке одна, оставляя старую мать на хозяйстве. Было это весьма несподручно. Поэтому деревенский староста и определил Ефима на постой в этот дом, дабы у Малуши был помощник на лодке. Помощник оказался с изрядной ленцой, но девицу это не огорчило. «Лучше плохонький мужичонка, чем совсем никакого,» – здраво рассудила она. Немного присмотревшись к Ефиму, на вторую ночь Малуша улеглась рядом и по-хозяйски двинула засыпающего мужика локтем в бок.

«Эй, ты чего это удумала, заноза цветистая?» – всполошился Ефим. Но Малуша уже нащупала все, что ей было интересно и сопротивляться стало как-то не с руки. Кричала девица так, чтобы всем соседям было слышно. Наутро Ефим получил право вполне законно полениться после ночных трудов, а Малуша – потешить свою женскую гордость перед любопытными соседками. Конечно, ему не хватало некоторых округлостей под рукой, но выбирать не приходилось. Считай, еще неплохо устроился.

Беда пришла через месяц, когда беглецы уже пообвыклись с деревенской жизнью и перестали дрожать при виде каждой тучи пыли на дороге. Дорога и не пылила, после начавшихся осенних дождей её развезло так, что холеные лошади из личной конюшни правителя с трудом переставляли ноги в этом месиве. Заприметивший их первым Ефим кубарем скатился с горы, пиная по пути зазевавшихся глупых кур и перепрыгивая через две ступеньки. Умила, доившая коз, и Балаш, чинивший старые сети, с первого взгляда поняли: «Беда».

Бежать на лошадях в степь нечего было и думать: они паслись с другой стороны горы, расседланные. Пока беглецы туда добегут и оседлают лошадей, стражники успеют взять их тепленькими. Даже если им удастся выехать в степь, то окажутся, как на ладони, и их поймают, словно испуганных зайцев. Что же делать? Если нельзя бежать по земле, то остается бежать по воде. Умила метнулась в дом, снимая на бегу фартук, и вернулась назад с узелком из него, куда успела сунуть головку острого козьего сыра, десяток хрустящих красных яблок и связку сушеной рыбы.

В этот полуденный час в бухте было обычно пусто, лодки мирно покачивались на воде. Залезли в первую попавшуюся. Сдирая подсохшие мозоли, Балаш греб, как никогда прежде. Весла взлетали, будто крылья. Лодка резво вырвалась из бухты, распугав чаек, и понеслась в открытое море. С прибрежных скал за исчезающей в море черной точкой, зло сощурив глаза, в бешенстве наблюдал Азар. Гнев отца был страшен. Одним взглядом, без слов, он показал сыну всю его ничтожность, никчемность и бесполезность. Поэтому сейчас Азар готов был землю носом рыть, чтобы вновь заслужить благосклонность отца, попутно вымещая свою злость на ком придется. Но желанная добыча ускользнула.

К счастью, погода беглецам благоприятствовала. На море был штиль. Гребя по очереди, они продвигались в сторону захода солнца, стараясь не терять из вида берег. Когда тот круто свернул на север, беглецы поняли, что добрались до Черной трясины, пожалуй, единственного места, где они могли спрятаться от погони. Поначалу казалось, будто ничего не изменилось, мелкая рябь все также бежала по прозрачно-голубой воде. Потом море резко обмелело так, что без труда можно было достать веслом до дна. Впрочем, дна, как такового не было, лишь толстый слой ила. И чем дальше продвигалась лодка, тем толще он становился. Вода стала мутно-серой с взвесью частичек глины и ила, очень теплой и начала пованивать. Водная растительность цеплялась за весла, приходилось все время стряхивать её, что сильно мешало продвижению. Местами появились островки камыша и торчащие прямо из воды кусты.