Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

«Все знают, кто в море ходит. К нам иноземцы плывут по другой стороне моря, а к себе возвращаются по этой. Течение так идет, кругом, вдоль берегов. Ровно, как ложка в горшке, когда похлебку мешаешь. По-другому плыть нельзя, никакие гребцы против него не сдюжат. Слыхала я, на другом конце моря берега почти соединяются, словно горлышко кувшина, а потом другое море начинается: больше и злее нашего, с чудовищами зубастыми, какие человека целиком пожирают. Там то их остров и есть,» – выдала все, что знала Малуша.

Балаш и Ефим переглянулись. Может и правда стоило попробовать? Хуже то уже не будет.

«Другого корабля до весны ждать. Зимние шторма скоро начнутся,» – подлила масла в огонь Малуша. Это и решило дело.

Оказалось, что хуже все-таки быть может.

Течение, подобно широкой, полноводной реке неумолимо уносило их на юг. Пытливый ум Балаша находил совершенно необъяснимым и удивительным тот факт, что эта река течет посреди воды. Как и говорила Малуша, грести против течения было невозможно, лишь отдаться на волю волн. Берега то показывались вдали, то снова прятались в туманной дымке. После затхлого смрада трясины морской воздух пьянил не хуже неразбавленного вина. Радостное оживление, царившее в лодке с начала дня, сменилось озабоченностью после того, как кружившие над ней во множестве чайки потянулись в сторону невидимого уже берега, а над горизонтом заклубилась штормовая туча. По мере её приближения лодку начало швырять по волнам, будто тряпичный мяч, с упоением пинаемый ватагой мальчишек. Спокойствие в этой ситуации сохраняла только Малуша, сызмальства ходившая в море с отцом за неимением у того сыновей. Она и заприметила долгожданный корабль, быстро догоняющий их благодаря не убранным еще по случаю шторма парусам. Малуша велела мужчинам снять рубашки и, поднявшись во весь рост, размахивать ими, что есть мочи. К счастью, их заметили и подняли на борт до того, как шторм разыгрался всерьез.

Корабль иноземцев был не длинным, а каким-то округлым с высоко задранной кормой и коротким, словно обрубленным носом, напоминая внешним обликом скорлупку от грецкого ореха, когда тот распадается на две половинки. Два мощных рулевых весла располагались на носу и на корме, еще по двенадцать весел с каждого борта были задраны вверх, после того, как беглецы оказались на судне. Толстые мачты несли два полосатых прямоугольных паруса, прошитых для прочности кожаными ремнями: меньший – впереди, больший – ближе к корме. Корабль вез изрядный груз зерна, соли и прочего по мелочи.

С высоты корабля шторм уже не выглядел таким угрожающим, как из рыбацкой лодчонки. Едва отдышавшись, Ефим юрким ужом ринулся к капитану судна – неимоверно важному, круглощекому соотечественнику Гимруза в традиционном причудливом одеянии. Обещанный за провоз мешочек с приятно позвякивающими монетами его родины произвел благоприятное впечатление на капитана, но до конца пути остался болтаться на тощей шее Ефима. Сделка была заключена к обоюдному удовольствию сторон, тем более, что провизия у пассажиров была своя. Расположились беглецы прямо на палубе в районе кормы. Шторм не был очень сильным, всего лишь предвестником настоящих зимних штормов, и корабль пережил его без труда, но путникам, впервые оказавшимся в открытом море, мало не показалось. Судорожно цепляющиеся за все подряд, промокшие до нитки, страдающие от морской болезни они дружно (все, кроме привычной к качке Малуши) проклинали тот день, когда решили отправиться в путешествие. К счастью, все остальное плавание прошло в более спокойном море.

Похожий на высокомерного гусака капитан корабля доверия у Ефима не вызывал. И, надо сказать, было это взаимно. Повидавший всякое на своем веку и хорошо знавший подлость человеческой натуры на собственном опыте, Ефим опасался, что капитан прикажет перерезать им глотки и выбросить за борт, дабы завладеть заветным мешочком, поэтому по ночам не спал, вздрагивая каждый раз, когда кто-то из членов команды проходил рядом. Отсыпался же он днем, положа голову на костистые Малушины коленки. Как ни странно, ей он почти доверял. Пусть девица своей сухостью и угловатостью была совсем не в его вкусе и липуча не в меру, но, гляди-ка, оказалась полезна – из болота их вытащила.

Ефиму плавание показалось утомительно-скучным и однообразным. Малуше было все равно. Она либо спала, свернувшись калачиком, либо караулила сон своего подозрительного сокровища. Балаш и Умила находили путешествие восхитительным. В течении дня изумрудно-зеленая вода несколько раз меняла свой цвет на глубокий синий или пепельно-серый (если набегали и сбивались в кучу облака). Корабль рассекал эту красоту, словно ножницы умелого портного дорогую ткань. Соленые брызги так и норовили попасть в лицо, будто били прицельно. Гладкие, черные спины соревнующихся в скорости с кораблем дельфинов то и дело мелькали над водой. Небольшие серо-голубые рыбы с огромными плавниками, раскинутыми, будто птичьи крылья, вылетали из воды, ударяясь о борт корабля, а иной раз и падая на палубу. Часто это происходило ночью, словно их привлекал свет носового и кормового фонарей. Нахальные чайки оккупировали мачты корабля, пешком передвигаясь по палубе в поисках подачки. Каждый день был полон новых впечатлений.

Однажды вечером, когда путники уже проводили взглядом вечернюю зарю и собирались лечь спать, над палубой корабля взвилась серебристо-серая рыба, вероятно привлеченная светом только что зажженных фонарей, и на огромной скорости вонзилась Малуше в глаз. Оцепеневшие от неожиданности беглецы молча наблюдали, как девица рухнула на спину и замерла, широко раскинув руки. Стоявший рядом Ефим растерянно охнул, а потом присел и тонко, по-бабьи завизжал. Удивительно вытянутое, длиной с ногу человека, змеиное тело рыбы извивалось вертикально, не в силах упасть потому, что её неимоверно длинный, тонкий нос, напоминающий клюв цапли, усаженный острыми мелкими зубами, вонзившись Малушин глаз, застрял где-то глубоко в черепе. Умерла она мгновенно, не успев и понять, что происходит.

Сбежавшиеся члены команды с капитаном во главе обступили тело несчастной, удивленно покачивая головами и оживленно переговариваясь на своем языке. Даже столь бывалые моряки видели подобное впервые. По морскому обычаю похороны были быстрыми. Завернув тело в кусок мешковины, его скормили морю не медля и часа. Так и не увидала Малуша чужеземных берегов, морских чудовищ и далекого острова. Лишь сильно поношенный старый ботинок, упавший на палубу корабля, напоминал теперь о ней.

«Вот ведь как. Эх, редиска кучерявая,» – ёмко выразил свою скорбь Ефим, горестно вздохнув.

Плавание шло своим ходом. Миновав тот самый узкий пролив с бурным течением, где почти сходились скалистые берега моря, а судно, подобрав весла, словно девка длинные юбки, летело, как камень, пущенный из пращи, корабль выскочил на простор и, подталкиваемый в спину попутным ветром, помчался на юг. До острова оставался всего день пути и уже скоро он показался на горизонте. Поначалу там клубилась только облачная сизая дымка, но потом, раздвинув завесу, словно шторы на окнах, из воды поднялась гора. С каждым часом плавания она становилась все выше: огромная, зеленая, конусовидная, с относительно пологими склонами и небольшой плоской вершиной. Она торчала посреди моря, будто прыщ на мягком месте, цепляя вершиной проходящие облака. Гора оказалась усыпана белыми домишками почти до половины своей высоты, словно мухомор белыми пятнами.