Евгений Шалашов - Новое назначение

Но коли брать наших талантливых писателей, так не один Булгаков «засветился» у белогвардейцев. Вон, автор «Сын полка», вместе с белеющим «Парусом одиноким» — подпоручик армии Врангеля, затем активный член антибольшевистского подполья. А «Финикийский корабль» и «Спартак», которыми я зачитывался в детстве, кто написал? Ага, начальник «бюро пропаганды» в армии Колчака. Типа — газеты выпускал, прокламации печатал. Знаем мы, что скрывается под такими названиями. И тех, кого выдвигали на Нобелевскую премию — Паустовского с Пришвиным, тоже можно бы примерно наказать. Одного посадить в подвал за службу гетману Скоропадскому, а второго расстрелять за статью о товарище Ленине с красноречивым названием «Убивец!». Впрочем, что с писателей взять? Это, как юродивого обидеть, грех.

Надо будет по возвращении домой дать команду учетно-регистрационному отделу дополнительно выяснять, не имел ли арестант отношения к писательскому труду? А потом дать задержанному гражданину бумагу и карандаш, пусть рассказ напишет. Напишет хороший, смело можно отпускать, плохой — на всякий случай расстрелять. А если кто спросит — типа, почему навязываю свое мнение, может, кому и понравится, отвечаю — потому, что это мое мнение, и мне хочется читать хорошие вещи. Да, на мой вкус.

А еще, помнится, собирался смотаться в Петроград, к Гумилеву. Может, арестовать георгиевского кавалера, пусть посидит под арестом, переживет двадцать первый год, а потом можно и отпустить? Надо придумать, как привязать к Архангельску путешественника по Африке. Или можно ничего не придумывать, а явиться к Николаю Степановичу, арестовать, а то еще проще — дать соответствующий запрос в Петрочека, пусть они его сами и арестуют и этапируют ко мне. А повод можно найти любой. Скажем — раскрыли заговор бывших морских офицеров, пожелавших угнать ледокол из Архангельска в Абиссинию, а Гумилева возвести на тамошний трон как негуса-негести. Потом, разумеется, вышестоящее начальство про все узнает, я получу нахлобучку, зато поэта спасу. Если не забуду, так и сделаю.

Я не только думал, но и присматривал место куда бы сесть, но ничего подходящего не попадалось. Есть следы от поваленных деревьев, но стволы москвичи распилили и растащили по домам, чтобы топить буржуйки. И со скамейками та же история. И, как на грех, не прихватил шинель — не подстелить, да и прохладно уже становилось, а я в одной гимнастерке, и орден не греет.

— Ты не замерзла? — поинтересовался я у Натальи, а та, ответила вопросом на вопрос, как заправский еврей:

— А ты сам?

Надо бы похорохориться, но я не стал. Да и пора уже вспомнить, что мы с Натальей взрослые люди, и нам может быть хорошо вместе не только у Патриарших прудов, но и в другом месте, где потеплей и помягче... И вообще, чего это мы отправились на прогулку, словно школьники, если сразу следовало идти в уютный номер с кроватью? Видимо, после коллегии что-то в голове «перемкнуло». Ну ничего, все вернется на свои места, включая голову, потому что в «Метрополе» есть телефон, с которого нужно срочно позвонить на бронепоезд, сообщить дежурному адрес, по которому будет находиться начальник Архангельского губчека — человек во всех отношениях серьезный и положительный. И хорошо, что заседание Малого Совнаркома перенесли.

Потом Наталья хмыкала, собирая разбросанные по комнате предметы своего гардероба.

— Володя, ты дотянешься?

Куда это надо тянуться? М-да, панталончики висели на люстре, а потолки тут высокие, метра три. И как они там оказались?

Дочка графа смотрела, как я подпрыгиваю, пытаясь дотянуться, хихикнула, а я отчего-то застеснялся. А ведь без стремянки или палки не снять.

— Хороша! — критически посмотрела на себя в зеркало Наталья Андреевна. — Губы искусаны, синяк на груди вылезет... И что мне товарищи скажут?

— Ты что, товарищам собираешься грудь демонстрировать? — насупился я. Не удержавшись, спросил: — Не Николаю Ивановичу, часом?

Наталья повернулась ко мне, уперла руки в боки и ледяным голосом спросила:

— Так! Уж не сцену ли ревности вы собираетесь мне устроить?

Меня вначале покоробил ее тон, но посмотрев на женщину, я не выдержал и захохотал.

—Ты чего? — растерялась Наталья.

— Посмотри на себя, — продолжил я ржать. — Стоит голая, а пытается строить из себя большевика на трибуне.

— Голые в бане, а женщина бывает обнаженная, — хмыкнула Наташа, а потом, уловив собственное изображение в зеркале, тоже принялась смеяться.

Кажется, у нас нечто подобное уже происходило, когда начинали выяснять отношения. Но с другой стороны — в жизни немало повторяющихся эпизодов. И то, что мы снова оказались в постели, тоже ничего удивительного.

Спустя какое-то время, Наташа сказала:

— Володя, ты меня очень обидел, приревновав к Бухарину. Если уж ревновать — так к кому-то более стоящему. Хотя бы к Луначарскому.

— Или к Чичерину, — подхватил я.

— К Чичерину? Нет, к Чичерину ревновать точно не стоит, — усмехнулась Наталья.

Точно, у Георгия Валентиновича немного другие предпочтения. Впрочем, его право.

А мне вдруг вспомнилось:

Любить —

это с простынь,

бессонницей

рваных,

срываться,

ревнуя к Копернику,

его,

а не мужа Марьи Иванны,

считая

своим

соперником.

— Хорошо сказано, — одобрила Наташа, поправляя простынь, сползавшую с красивой груди. — Это чьи? По стилю напоминает Маяковского.

— Так он и есть, — подтвердил я, вспоминая, написал Владимир Владимирович стихи к товарищу Кострову или еще нет, но это и неважно. Проверять меня Наталья не станет. Однако, кто ее знает? Вон, не поленилась полистать «Мир искусств», чтобы отыскать «Портрет гимназистки». Кстати о художниках...

— Наташ, тебе художник не нужен? — поинтересовался я.

— В каком смысле — художник? — не поняла Наталья.

— Да в прямом. Талантливый парень. Я его с собой взял, чтобы наглядную агитацию делал, вроде «Окон РОСТА», а он такое намалевал, что даже и не знаю — объявить его гением или расстрелять потихонечку за контрреволюцию. Решил — ты человек в искусстве продвинутый, да и ситуацию с художниками на Москве лучше меня знаешь.

— Продвинутый? — нахмурилась Наталья Андреевна.

— Более сведущий, хотел сказать, — торопливо поправился я, мысленно обругав себя за использование жаргонных слов, не свойственных данному времени.

— Володь, да какой из меня искусствовед? Художник твой в каком жанре пишет?

— Скорее, модерн, а уж какое направление, даже и не скажу.

Действительно, к какому направлению отнести триптих гражданина Веревкина? Соц-арт какой-нибудь, так его у нас еще нет, не сложился. Как смог, пересказал содержание картин.