Евгений Шалашов - Новое назначение

— Надеялись автограф у товарища Ленина попросить.

А берут в это время автографы, тем более у Ильича? Но Горбунова просьба не удивила. Вздохнув и покачав головой, секретарь полез в стол и вытащил откуда две брошюрки.

— На русском языке ничего нет, вот, что осталось, — сообщил секретарь, выкладывая на стол «Le socialisme et la guerre» издания тысяча девятьсот пятнадцатого года. — Не вы одни такие.

— Да нам без разницы, — отмахнулся я. — Хоть на корейском. А сам автограф?

— На корейском, товарищи, труды Владимира Ильича еще не печатали, — строго сказал Николай Петрович. — А сам автограф внутри.

Внутри брошюры и в самом деле подписано « Дорогому товарищу от тов . Ленина » и подпись « В.И. Ульянов-Ленин ».

Не надо было быть графологом, чтобы понять — написано разными почерками.

— Дарственную надпись, наверное, вы писали? — поинтересовался я.

— Писал я, а подписывал Владимир Ильич, — не стал спорить Горбунов. — А теперь, товарищи, шли бы вы оба отсюда.

И мы, разумеется, пошли.

Пока мы шли, Кузьменко в восторге листал брошюру с автографом Ленина и так увлекся, что едва не столкнулся с каким-то важным товарищем — во френче и с толстым кожаным портфелем.

— Ох, извините, — пробормотал смутившийся чекист.

— Смотреть надо, если по Кремлю ходите! — сурово сказал товарищ.

— А в других местах можно и не смотреть? — поинтересовался я.

Товарищ хотел сказать что-то сердитое, но, посмотрев сначала на мой орден, потом на меня, передумал.

— Жалко, конечно, что не на русском, но и так сойдет! — продолжал восторгаться Кузьменко, теперь уже поглядывая — как бы в кого не врезаться.

— Ты подожди, ты еще воспоминания писать станешь, как с товарищем Лениным увиделся, — пообещал я. — Если жив будешь, лет через десять-двадцать придут к тебе молодые комсомольцы, а ты расскажешь — мол, лично из его рук книжечку получил, а Владимир Ильич наказал — изучайте французский язык, товарищ Кузьменко. Французский — это язык Робеспьера и Марата, а еще Парижской коммуны.

— Да ну, Владимир Иванович, зачем я врать-то стану? — возмутился Кузьменко. — Как было, так и скажу.

Ага, скажет, как оно было. Никите и врать особо не надо, только чуть-чуть присочинить. Сколько человек тащило с Владимиром Ильичем бревно на субботнике —человек пять? А воспоминания оставили восемьдесят человек. С другой стороны, может, там тащили не одно бревно, а десяток?

Мы вышли на Красную площадь, неспешно пошли в сторону Охотного ряда, но тут я увидел трамвай. Я знал, что по главной площади страны когда-то ходил трамвай, и рельсы лежат, но самого транспортного средства ни разу не видел. Не задумываясь, потянул за руку Кузьменко, и мы в два прыжка оказались в вагоне.

Он, на удивление, был пустым и без кондуктора — в период «военного коммунизма» за билеты платить не надо, но зато шел с такой скоростью, что, если бы мы шли пешком, получилось бы немногим медленнее.

— А куда мы едем? — поинтересовался Кузьменко.

Куда шел трамвай, я и сам не знал, но, кажется, по Лубянке шли рельсы, так что, вполне возможно, мы именно туда и приедем. Неопределенно махнув рукой, сказал:

— А вот, Никита, представь себе, пройдет еще каких-нибудь двадцать лет, и мы с тобой прямо от Охотного ряда и до Ярославского вокзала на метро бы проехали.

Не уверен, что в сороковом году построена такая ветка метро, но какая разница?

— Это, как в Лондоне, что ли? — спросил Никита, ни капельки не удивленный. —А с электричеством как? Вон, слышал, что Москве электростанции ни хрена не тянут. Паровоз под землю тащить, как в первом метрополитене, так все в дыму будет.

Ишь ты, какие продвинутые у меня подчиненные.

— Зачем паровозы? К тому времени новые станции будут, энергией всю Москву обеспечат, — пожал я плечами. Увидев, что мы стали делать круг возле Большого дома, кивнул: — Сходим, дальше пешком дойдем.

Решив, что сегодня в Главной цитадели революции мне делать нечего, повел Кузьменко на Ярославский вокзал, к бронепоезду. Посмотрю, как там дела, а потом в «Метрополь» можно пойти.

Спешилов ходил довольный, зато из купе, где обитала Нюся, доносились рыдания.

— Что тут у вас? Поссорились, что ли? — поинтересовался я, подозрительно глядя на комиссара. Вспомнилось: «От чего-то плакала японка, от чего-то весел был моряк.». Но Витька не тот человек, чтобы обижать девушку.

— Володь, а я проститься хотел, — радостно выпалил Виктор.

— А чего прощаться? — не понял я. — У тебя курсы с двадцатого, я здесь еще пару дней проторчу, пока все дела не улажу.

— Да ну их к лешему эти курсы, — махнул рукой Виктор. — Кстати, можешь меня с повышением поздравить. Я теперь комиссар дивизии.

Услышав такое, я прямо сел.

— Вить, только не говори, что тебя на польский фронт отправляют.

— А как ты догадался? — слегка удивился Виктор, потом сказал: — Я сегодня в Политическом управлении РВС республики ходил, уточнить насчет курсов, и вообще, — отчего-то смутился Виктор, — кое-что надо требовалось узнать, а мне говорят — товарищ Спешилов, как хорошо, что вы раньше пришли. Хотите, мы вас в действующую армию отправим с повышением? Я и подумал — а на хрена мне какие-то курсы? Война закончится, хоть курсы, хоть академия. Говорю — если в действующую армию, конечно хочу, но можно и без повышения. Сказал —комиссаром бригады готов пойти, а даже и батальона. Да что там — взводным пойду. А они мне — вы, заслуженный человек, «краснознаменец», вам можно смело дивизию доверить.

— Эх, Витька-Витька, — покачал я головой. Спросил: — Кто у тебя начальник дивизии, не узнавал?

— Не помню точно, — пожал Виктор плечами. — Кажется, Тимошенко, что ли? Сама дивизия уже в Польше воюет, вовсю наступает, я туда пополнение поведу, там и познакомимся.

Если это тот Тимошенко, который Семен Константинович, тогда ладно. Он, вроде бы, в отличие от многих других дивизией командовал толково. Но если бы все от него зависело... И что тут сказать? Может, мне Витьку откомандировать в распоряжение ВЧК? В принципе, несложно снять трубку, позвонить, сказать Ксенофонтову — так мол, и так, позарез мне нужен товарищ Спешилов, жить без него не могу, работать не стану. А ведь откомандировать смогу, не проблема. Только что мне Виктор тогда скажет? Может, в морду не даст, но друга я потеряю.

— Жалко будет, если прибудем, а наши ребята уже Варшаву берут,— громко вздохнул Виктор.

Варшава ему. Не дойдем до Варшавы, кровью умоемся.

Как я сдержался, чтобы не рассказать обо всем комиссару Спешилову? О том, что кавалерия Буденного прорвет линию вражеской обороны, освободит Минск, Киев и Брест. Что армия пойдет на Варшаву оторвавшись от тылов, а польские трудящиеся, вместо того чтобы дружно встать под знамена Мирового коммунизма, дружно поднимутся на борьбу с русскими «оккупантами». И что почти сто тридцать тысяч красноармейцев окажутся в польском плену, где от голода умрет почти сорок тысяч. Не поверит Виктор, как я и сам бы когда-то не поверил, если бы кто-нибудь — пусть даже близкий друг сообщил, что Советский Союз может распасться, что мы с моим другом Идрисом станем стрелять друг в друга, а мои армейские товарищи занесут меня на сайт «Миротворец».