Евгений Шалашов - Новое назначение

Но самое странное, что я думал совсем о другом.

— Зараза ты, комиссар. Сам воевать пойдешь, а я?

— А ты, товарищ начальник губернского ЧК, будешь с контрреволюцией бороться, архангельскую губернию восстанавливать, — хохотнул Виктор.

— Вот сейчас как в лоб дам, — пообещал я.

— В лоб? Нельзя бить в лоб комиссара дивизии!

Потом, сделавшись серьезным, Виктор сказал:

— Ты лучше бы с Аней поговорил.

— А что такое?

— Хочет вместе со мной в действующую армию пойти. Мол, сейчас же напишет рапорт на увольнение и потребует, чтобы ее в дивизию взяли, — вздохнул Спешилов.

— Анка-пулеметчица, блин, — хмыкнул я.

— Кто? Анка-пулеметчица? — не понял Виктор, а потом захохотал. — Да кто девку за пулемет пустит? Там мужиков хватит.

Хотел обозвать Витьку сексистом, но передумал. Я тоже согласен, что девок за пулемет пускать нельзя.

Заслышав наш хохот, из купе вышла Нюся. Растрепанная, с мокрыми глазами и распухшим носиком, но весьма решительная.

— Вот, — со стуком положила Анна передо мной лист бумаги.

— Так, — принялся читать я. — Товарищу начальнику Архчека от Спешиловой...

Я отвлекся от рапорта и спросил:

— А почему от Спешиловой?

— Так я же тебе говорил, что в ПУР РВСР ходил, — закашлялся Виктор. — Я как комиссар должен у непосредственного начальства разрешение получать, а комиссар дивизии Куприянов в Архангельске. Я рапорт написал, мне его подписали, а потом мы с Аней в ближайший ЗАГС зашли и расписались.

— Ну, Вить, это вообще свинство, — обиделся я. — Я-то думал, ты меня в свидетели позовешь, а ты...

— Володь, ты меня извини, но там свидетелей не спрашивали, — вздохнул Виктор. — Свидетели — буржуазные предрассудки, а у нас семья новая, коммунистическая. Заявление взяли, в амбарную книгу вписали, свидетельство выписали. А свадьбу потом в Архангельске сыграем, всех позовем. Серафим, небось, тоже обидится.

— Ладно, хрен с вами, — махнул я рукой, возвращаясь к рапорту. Вернее, взяв лист бумаги, разорвал его на две части и изрек: — Анна Егоровна, вы сотрудник Архангельского ЧК. А чрезвычайная комиссия — организация военизированная, и нельзя просто так взять и в РККА перейти.

— Я тогда к товарищу Дзержинскому пойду! — топнула ногой девушка, сделав попытку выйти из вагона.

— Ань, подожди пару минут, — остановил я девушку. — Хорошо, предположим, ты пошла к Дзержинскому, и Феликс Эдмундович подписал рапорт. А что дальше?

— Как что? — удивилась Анна. — На фронт пойду, вместе с мужем.

— А в качестве кого, если не секрет? Нет такой должности — жена комиссара. В армии бойцы нужны, а не жены. Или ты собираешься Виктору щи варить, постель за ним убирать?

— А что тут плохого?

— А то плохого, что у комиссара дивизии жена будет, а у остальных? Что бойцы скажут? Мол, наш комиссар с собой бабу возит, а как же мы? А если в бой понадобится идти? А если отступать станем? Виктору надо бойцов поднимать, а он о тебе думать станет? Как там моя любезная? Вместо боя тебя побежит спасать, и дивизию угробит, и себя. Ты хочешь, чтобы Виктор погиб?

Похоже, до девушки начало доходить нелепость ситуации, но она не сдавалась.

— Но я же могу что-то другое делать — бойцов перевязывать, на машинке печатать.

— Ань, ты хотя бы раз в жизни раненого перевязывала? Нет? И на машинке там уже есть кому печатать. Все понимаю, но и ты пойми — ты для Виктора только обузой станешь. Ему самому учиться придется, а тут еще ты.

— А чему мне учиться? — удивился Спешилов.

— Виктор, ты хоть понял, куда тебя отправляют? Ты в политуправлении спрашивал? — устало поинтересовался я.

Вслух говорить не стал, но про себя подумал — что за чудаки сидят в ПУРе, на букву «м»?

— Нет, а какая разница? — опять удивился комиссар.

— Так дивизия Тимошенко — кавалерийская. Ты когда-нибудь в седле сидел, ковбой хренов?

Застолья по случаю бракосочетания не собирали. Если бы комиссар сказал заранее, попытался «добыть» бы каких-нибудь вкусняшек. А так, у нас оставался довольно скудный остаток припасов, полученных в Архангельске — крупа и сухари, а нам еще обратно возвращаться.

Завтра пойдем провожать Виктора, а сегодня решили предоставить в распоряжение молодых весь вагон. Оперативники ушли спать к красноармейцам, а я, как вы догадались, в «Метрополь».

Любовь — не картошка, но жареная картошка в приложении к любви очень даже неплохо. О чем это я? О том, что сегодня Наталья Андреевна собралась жарить картошку. Видимо, для сотрудников Коминтерна выделили какое-то количество клубней, забракованных для посадки — сморщенных, проросших, годившихся для еды лишь условно.

Я критически осмотрел имевшиеся в наличие картофелины. Если чистить — так и жарить нечего, а с кожурой? Можно, но лучше приготовить другое блюдо — одно из немногих, которое я умел и любил делать.

Проведя беглую ревизию, хранившихся в тумбочке запасов сотрудника Коминтерна, обнаружил стакан муки, четверть бутылки подсолнечного масла. В принципе, не так и плохо. Еще нашел пустую жестянку из-под цейлонского чая. А у меня есть с собой «архангельские» сухари, уже дошедшие до твердости камня.

— Наталья Андреевна, придется вам сегодня потревожить товарища Стасову, — официально заявил я.

— Стасову? Зачем? — не сразу поняла Наталья, с любопытством посматривающая на мои действия. Потом до нее дошло: — Ты насчет соли? Хм.

«Старая большевичка» полезла в ридикюль, вытащила оттуда бумажный фунтик, и гордо сообщила:

— Я, между прочем, женщина сообразительная. Сегодня у Николая Ивановича всю солонку отобрала. Он едва в обморок не упал.

— Умничка, — похвалил я Наташу и чмокнул ее в лобик, отчего она почему-то смутилась.

— Володя, мне все-таки иногда кажется, что ты старше, чем есть на самом деле, — вымолвила Наталья Андреевна и, как мне помнится, не в первый раз. — Поцеловал, словно маленькую.

— Это точно, — согласился я, отбирая у нее фунтик, чтобы не уронила драгоценные кристаллы. — Бухарину надо на диету переходить, скажи ему, что соль — белая смерть, а для мужчины в его возрасте соленая пища вредна, импотенцию усиливает.

— Володька, Бухарину тридцать с небольшим, — прыснула Наталья Андреевна.

Я присвистнул. Думал, ему далеко за пятьдесят.

— Тогда пусть курить бросает и начинает трусцой бегать. И, вообще, у меня есть дела поважнее.

Я принялся «творить». Для начала с помощью кухонного ножа превратил банку в некое подобие тёрки, чем вызвал легкое огорчение хозяйки комнаты.

— Я ее собиралась портнихе отдать, пуговицы хранить, — вздохнула Наташа.

— Обойдется, — отмахнулся я.

Ишь, портнихе под пуговицы. А у самой терки нет в доме. Безобразие.

Подумал — а не поручить ли сотруднику Коминтерна помыть картошку или не стоит? Решив, что в таком важном деле женщине-коммунисту доверять нельзя, надо все делать самому, как следует вымыл картофелины, старательно вырезал «глазки». Теперь осталось натереть на импровизированной терке, смешать с мукой влажную кашицу, посолить. А сковородку пора ставить на спиртовку — пусть себе греется, и масла туда, масла!