Андрей Валентинов - Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы

Несколько минут Бен простоял у входа в Дом Литераторов – приземистое трехэтажное здание с высокими стрельчатыми окнами, прикидывая, не стоит ли бросить опасную затею. Но вскоре он убедился, что в этот день пускали не по пропускам. Люди проходили внутрь, что-то говорили вахтеру и бодро спускались вниз, где, вероятно, был гардероб. У многих в руках были журналы, и Бен подивился многочисленности поклонников музы товарища Гатунского.

Решившись, он храбро вошел в вестибюль и, выставив перед собой журнал, веско проговорил: «На обсуждение!». То ли подействовал тон, то ли безукоризненный парижский наряд, но Бена пропустили, вежливо указав дорогу в гардероб, который действительно оказался в подвале. Уже на ступеньках он почувствовал на себе любопытные взгляды. Когда же пальто было сдано, молодой человек ощутил себя в центре внимания. Кажется, его новый костюм с темной рубашкой и светлым галстуком смотрелся здесь несколько экзотично. Отступать было поздно, и Бен поспешил отойти в сторону и слиться с толпой.

Людской поток вынес его по широкой лестнице в фойе. Обсуждение намечалось в большом зале, куда вела еще одна лестница, возле которой народу было особенно густо. Несколько минут Бен незаметно рассматривал разношерстную публику, но того, кто был нужен, заметить не удалось. Зато заметили его самого. На Бена откровенно косились, то и дело перешептываясь и кивая. Пару раз удалось услышать приглушенные реплики: «Из посольства…» Это было не худшим из вариантов, и Бен решил в случае чего отвечать с английским акцентом. Впрочем, излишне привлекать внимание все же не хотелось, и он, сделав круг, направился за несколькими серьезного вида мужчинами, которые явно куда-то торопились.

Путь, к его немалому удивлению, привел в прямиком буфет. Тут было людно и накурено. Бен быстро осмотрелся…

…Нужный ему человек сидел за одним из столиков совсем рядом. И самое удивительное, единственное свободное место было именно там…

Направляясь в Дом Писателей, Бен не думал идти на контакт. Но пустой столик в переполненном буфете выглядел словно перст судьбы.

– Разрешите?

Человек неторопливо поднял голову, поправил сверкающий монокль:

– Прошу вас.

Бен кивнул в ответ и нерешительно присел. Его учили, как надо вести себя при подобных встречах, но теперь перед ним сидел человек из совсем чужого мира. Инопланетянин…

– Я закурю… Вы не возражаете?

Бен не курил, хотя и носил в кармане портсигар, набитый «Казбеком». Вопрос был глупый, да и не так следовало начинать беседу. Впрочем, монокль снова сверкнул самым добродушным образом:

– Помилуйте, что за церемонии, молодой человек!

Бен достал папиросу, но отвращение перед табачным дымом пересилило – закурить он так и не решился.

– Разрешите… Два слова, Афанасий Михайлович…

В глазах человека были теперь легкое удивление и усталость:

– Желаете автограф? Простите, не имею чести…

– Бен… Или Александр, как вам больше нравится. За автограф спасибо, но я должен передать вам послание…

…Беседу с этим человеком он прорабатывал с Казим-беком несколько раз. Следовало завязать непринужденную беседу, ввернуть несколько фраз по-французски, намекнуть на общих знакомых. Все шло не так…

– Вы, как я вижу, курьер, Александр?

Лицо оставалось спокойным и даже благодушным, но в глазах мелькнула настороженность.

– Да. Я передам вам журнал. Письмо – в нем.

Бен быстро вложил конверт в только что купленный журнал с поэмой о таинственном пионере и передал через столик, запоздало сообразив, что такое делать и вовсе не следовало. Но Афанасий Михайлович отреагировал на удивление спокойно. Он медленно перелистал журнал, достал конверт. Внезапно широкая ладонь дрогнула.

– Вот как… Я прочитаю сейчас, не возражаете?

Бен быстро оглянулся. Народу в буфете стало несколько меньше. Очевидно, вечер уже начинался.

– На нас не смотрят, – понял его собеседник. – Здесь смотрят на тарелку или в рюмку. У вас есть время?

Бен кивнул. Афанасий Михайлович распечатал конверт, развернул большой лист бумаги и снял монокль, сунув его в нагрудный карман черного фрака. Только сейчас Бен сообразил, что этот человек одет, если судить по здешним традициям, весьма странно.

Шли минуты. Постепенно буфет пустел, лишь возле стойки сгрудилась веселая компания, явно не интересовавшаяся творчеством Гатунского. Наконец Афанасий Михайлович сложил письмо в конверт и грустно улыбнулся:

– Все это должно, насколько я понимаю, сжечь?

– Как хотите, – совсем растерялся Бен. – Вам виднее, Афанасий Михайлович…

Теперь он мог вручить вторую часть своеобразного пароля – небольшую цветную фотографию. Его собеседник подержал снимок в руке, покачал головой.

– Но почему же так поздно, Александр? Впрочем, наверное, не вас об этом спрашивать…

– Я… Я объясню, – Бен сглотнул. – Много лет всякие контакты с большевиками были запрещены. Только в этом году…

– И она обо мне вспомнила… Спасибо!.. Я прочитаю письмо еще раз и уничтожу, можете не беспокоиться… Ну-с, насколько я понимаю, это ваши верительные грамоты, господин Бенкендорф?

– Так точно, господин Бертяев, – Бен едва удержался, чтобы не вскочить и не щелкнуть каблуками. – Сочту за честь знакомство с вами!

– Ну, зачем же так! – Афанасий Михайлович явно удивился. – Неужели слава о моем творчестве достигла владений господина Богораза?

– Я не видел и не читал ни одной вашей пьесы, – горячо зашептал Бен. – Я даже не знал, что вы драматург. Но в 19-м году под Армавиром вы спасли жизнь молодому поручику – моему отцу. Ваша фотография висит в нашем доме, сколько я себя знаю! Может, вы помните? Отец любил петь песню… «Марш вперед! Трубят в поход…»

– «…марковские роты…» – на миг лицо драматурга помолодела, возле рта обозначились жесткие складки. – Как там Леон… ваш отец?

– Умер пять лет назад… Он всегда помнил вас и просил, если я вас встречу…

– Не надо! – широкая ладонь вновь дрогнула. – Ваш отец сделал для России куда больше, чем такие, как я. Давайте о другом… Знаете, Александр, еще тогда, в 19-м, я хотел спросить вашего отца, да все не решался… По поводу фамилии.

– А-а! – усмехнулся Бен. – Родственник и даже потомок. А что, здесь это многих смутит? Чекисты разыскивают потомков царских министров?

– Им это, пожалуй, даже понравится, – Бертяев уже пришел в себя, лицо вновь приняло спокойный и чуть насмешливый вид. – А вот наша пишущая братия, того и гляди, задрожит, Александра Сергеевича вспомнив!

– Кого? – удивился Александр Бенкендорф. – Кого-нибудь из декабристов? Но мой пращур сам был членом «Ордена русских рыцарей»…

Теперь удивился его собеседник:

– Я имею в виду Пушкина.