Андрей Валентинов - Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы

– Это каждый из нас может, да?

– Практически каждый, – кивнула девушка. – Знаешь, я тоже подумала, что это мы все такие, поэтому проверила свою кровь, а заодно и Бена. У нас есть отклонения, но минимальные…

Белый листок по-прежнему висел в воздухе, чуть подрагивая от еле ощутимого сквозняка.

– Минимальные… – задумчиво повторил Чиф. – Смотри!

Листок дрогнул и начал медленно опускаться вниз, коснулся ладони, вновь дрогнул, но не остался лежать, а чуть наклонившись набок, пошел сквозь руку…

– О Господи! – девушка вскочила, отшатнулась.

– Это у меня лет с четырнадцати. Родители просили никому не говорить… В общем, сквозь стены проходить не могу, но кое-что…

Рука дрогнула, а затем резко упала на поверхность стола. Лу охнула: кисть прошла сквозь дерево – раз, другой…

– Хватит, я поняла… Джон, я, наверное, должна была тебе сказать раньше, но такое считается врачебной тайной… Еще до твоего рождения тетя Полли и дядя Генри попали в какой-то научный центр. Там был огромный красный кристалл, похожий на рубин, через который пропускали синее излучение… У тебя очень сильные генетические изменения…

Чиф молчал, по-прежнему глядя в сторону. Девушка тряхнула головой:

– Да приди в себя! Какая, в конце концов, разница? Забудь обо всем до возвращения, а там, если хочешь, зайди в лабораторию медицинского центра. Да и то – надо ли? Ведь ты нормален!..

– Пока нормален, – негромко возразил Чиф. – До четырнадцати лет у меня такого не было. Значит, изменения только начались… Ты как, Лу, любишь лягушек потрошить?

Бена пришлось звать долго. Он обиделся, заявив, что намерен отныне ночевать у входной двери рядом с фикусом – его единственным другом. Заманить его удалось только напоминаем, что ужин уже на столе.

После ужина Чиф закрылся в лаборатории, попросив не беспокоить. Несколько удивленный Бен, собиравшийся проводить пробный сеанс связи, пожал плечами и устроился в гостиной на диване, лениво перелистывая словарь советских неологизмов, специально подготовленный кафедрой современного русского языка университета в Сент-Алексе. Лу, закончив свои дела, присела рядом, погрузившись в чтение отобранного у брата журнала.

Бен, испытывая некоторое недоумение, старательно штудировал словарь. Язык предков, по его мнению, превратился в какую-то тарабарщину. Полагалось говорить вместо «жалованье» – «зарплата», «синема» превратилось в «кино», причем с ударением на втором слоге, отчего «синематограф» стал «собачьим театром». Особенно удивили загадочные «октябрины», заменившие «день Ангела». Слова же «Вторчермет», «Охмадет», «Наркомзем» и «Тяжмаш» Бен старался пропускать, не читая. Окончательно добил его СЛОН, превратившийся из симпатичного животного в страшный концлагерь на Соловках. Бен напрягал память, запоминая, но в глубине души понимал, что в самый неподходящий момент обязательно сорвется, назвав, к примеру, наркома «милостивым государем», а трактористку Пашу Ангелину – «мадемуазель»…

– Бен, это же страшно! – Лу отложила в сторону журнал и растерянно потерла виски.

– Что именно? – брат взял в руки журнал и с выражением прочел: «Деревья по ветру качались, шумело поле спелой ржи. В овраге кулаки собрались, точили острые ножи. Желая заслужить награду, о преступленьи вели речь: устроить тайную засаду и пионера подстеречь…» И что тебя удивило? Растопчинский стиль, конечно, но чего ты ожидала?

– Да при чем тут стиль! – возмутилась сестра. – Знаешь, о чем тут? Один бойскаут узнал, что его отец совершает должностное преступление, и сообщил в контрразведку. А дядя этого бойскаута вместе с другими родственниками подстерег парня и прикончил. Представляешь?

Бен зевнул:

– Помнишь песню про Хорста Весселя? У нас, кажется, есть пластинка. Типичное тоталитарное мышление. «Наши маленькие детки нынче служат в контрразведке…»

– И ты так спокойно об этом говоришь? Они же больные! Дети доносят на родителей, родители подстерегают детей в засаде… Что мы тут можем сделать, не представляю…

– Лу, прежде всего – меньше эмоций, – наставительно заметил брат. – Пойми, ты имеешь дело с произведением художественной литературы, написанным в пропагандистских целях…

Сестра помотала головой:

– Это действительно было где-то на Урале. В предисловии сказано – реальный факт. Горький заявил на съезде писателей, что этому бойскауту надо поставить памятник…

– А кто такой Горький? – равнодушно отозвался Бен, перелистывая журнал. – Хватит читать такое, вкус испортишь!.. Лу, мы имеем дело с болезнью. А если так – надо не возмущаться, а лечить. Вот завтра я схожу кой-куда, понаблюдаю за местными Гомерами, может, и этого Гатунского встречу. Что ему передать от тебя?

– Что он гвок, – буркнула сестра.

– Охотно. Только не поймет. Наш фольклор они не изучают… Интересно, чего там Джон поделывает? Он просил меня настроить передатчик, наверное, хочет поговорить с Казим-беком… А помнишь, мы мечтали о том, какие тут у нас будут приключения? Как будем спасать приговоренных сталинскими сатрапами, расклеивать листовки, создавать партизанские отряды? Помнишь, когда мы играли в «красные-белые», никто не хотел быть красным, кроме Джона?

– Почему? – удивилась Лу. – Я тоже часто была за красных, по-моему, ты тоже.

– Из-за Джона…

– Факт есть факт. Ну, а насчет приключений, так по-моему, уже на первом курсе все стало ясно. Ты же сам говорил, мы тут не нужны.

– Это и обидно, – подхватил брат. – Ну ладно, я, как известно, циник и эгоист, и вообще, мне наши дела ближе. Но представь себе, если бы Президент Сэм объявил набор волонтеров. Да половина наших стариков записалась бы! Прибыли бы сюда с трехцветными знаменами…

– В Европе больше миллиона русских. Некоторые из них пытаются вернуться. Насколько я знаю, бойскауты сообщают о них в контрразведку, а суды приговаривают к расстрелу…

– А народ безмолвствует, – задумчиво проговорил брат.

– Отчего же безмолвствует? Рукоплещет! Народ счастлив, что существуют колхозы, лагеря и НКВД. В этом-то и ужас. Боюсь, сумей мы, или кто другой, опубликовать или распространить материалы о репрессиях – на Западе их уже немало, нас бы просто не захотели слушать. Нет, тут что-то не так…

– Поэтому мы не будем больше играть в «красные-белые», – кивнул Бен. – Наше дело – выполнять приказ руководства, не вмешиваясь во внутренние дела товарища Сталина и его шакалов. А жаль! Честно говоря, я бы с удовольствием занялся хотя бы этим безусым. Чиф – гений! В первый же день вышел на что-то очень важное… Чушь какая-то – подпольное Политбюро прямо в центре Столицы!..

– Официальное подполье, – отозвалась сестра. – Умные диктаторы назначают не только министров, но и руководителей подполья. Взамен гарантируется нечто вроде личной безопасности. Чифа, по-моему, и вывели на такую структуру. Могу себе представить, кого бы они отобрали нам для Тускулы!