Алексей Строганов - Пурпурный год. Книга первая

Бокал Андрея пуст и пристроен на ближайший поднос. Гардеробщику незаметно передана свёрнутая по-московски купюра. Времени нет. Вот только от сына звонок:

– Пап, привет. Я голодный.

– На плите видел кастрюлю с кашей?

– Я мяса хочу.

– Холодильник открывал?

– Нет.

– Пока.

– Пап, пап, постой… Ещё вопрос. Какие цветы подарить классной на День учителя?

– Розы.

– Все дарят розы.

– Это формальный праздник. Роза – формальный цветок.

– А если я подарю аль-стро-ме-ри-я?

– Это будет взросло, сынок. Альстромерии. До вечера.

– Пап, ну что выбрать?

– Монетку брось. До вечера.

– Ну постой. Как купить? У меня дневной лимит на карте 1000 рублей.

– Накануне. Зайдёшь в ларёк-марёк. К Гургену. Объяснишь ситуацию. Он тебе всё устроит и приготовит букет на утро. Пока, сын.

– Пока, пап.

Аня родилась и жила в Питере, в трёхкомнатной квартире с камином на Каменноостровском. Если пролистать её детство, лет до одиннадцати, то сразу можно увидеть популярную историю, когда отношения родителей уже разладились, но они изо всех сил стараются избавить своего ребёнка от злобы семейного конфликта.

Отец переселился на диван в гостиную, мать рано, часов с пяти вечера, закрывалась в бывшей общей спальне. Слова копились, чтобы в один день открыть визгливой истерикой сезон взаимных обвинений, пощёчин, уходов-возвращений, примирений и безобразных криков. Сезон длиною в год или что-то около того. Если бы Аня была взрослой, она бы в этой истории стала седой, но родители вовремя заключили перемирие, между собой перешли на шёпот, и каждый по отдельности сосредоточился на воспитании дочери.

Её занятия художественной гимнастикой, учёба в школе, стихи, которые она сочиняла, успехи в романских языках были великолепны. Казалось, ещё чуть-чуть, и девочка своими талантами сумеет снова объединить родителей в семью, и даже они как-то втроём в воскресенье вместе пили чай с шарлоткой (три четверти яблок, четверть груш), для которой Аня изобрела комбинацию молотой корицы, мускатного ореха с щепоткой имбиря и (и, не или!) чёрного перца. Родители были в восторге. Отец рассказал смешную историю, что и в прежние-то времена было бы редкостью. Мать легла с ней и напевала нежные песенки, гладила голову, целовала.

Утром Аня проснулась одна, а вернувшись из школы, подслушала телефонный разговор отца. Теперь она знала имя, фамилию и место работы мужчины, к которому мать ушла жить, и что это окончательно, то есть надолго. Так она поняла. Действительно, они прожили с отцом одни целый месяц, и это было только начало. Мать вернулась и через месяц снова ушла, оставив записку. Колесо повторений закрутилось. Отец её больше не искал. Эмоций с каждым разом становилось меньше. Когда мать возвращалась, они жили мирно, сколько могли, иногда до полугода. Убеждались, в очередной раз, в бессмысленности продолжать, делали формальную ссору. Прощальные записки множились. Отец хранил их в жестяной коробке из-под сахара, когда встречал Аню после школы, предупреждал: «Наша О'Хара оставила весточку». В такие дни дорога до дома превращалась в непрерывный монолог отца, который продолжался за обедом на кухне, когда он кормил дочь. За вечерним чаем записка читалась вслух с комментариями, перед сном отец приходил к Ане в комнату, присаживался на кровать, зачитывал «перлы» и «избранные места» повторно, опровергал, доказывал, обосновывал отсутствие элементарной логики в поведении жены и уходил, забыв пожелать дочери доброй ночи. Так семь-восемь лет. Или что-то около того.

После школы Аня поступила в университет на бюджет. Изучала иберо-романские языки, завела подружек-капучинок, успела на последнюю стажировку в Коимбру. Приближавшаяся защита диплома виделась рубежом, почти мистическим, когда она сможет начать жизнь, отдельную от родительских проблем.

У отца тоже назрели перемены. У него давно была на примете одна бывшая сослуживица по институту, рано вышедшая на пенсию. Женщина одинокая, очень тихая и добрая, с которой он в своих фантазиях давно создавал нормальную семью, дала ему согласие. Всё это было реально, тем более что у бывшей его сослуживицы была хорошая квартира всего в двух станциях метро на север.

Дочь будет заходить к ним раз или два в неделю почаевничать. Да, раз или два в неделю его вполне устроит. Иногда Аня сможет оставаться ночевать в одной из двух комнат. Наутро он придёт к её постели очень рано. Обнимать через одеяло разогретыми растиранием руками, выкупать у сна поцелуями и нежным шёпотом на ушко он, конечно, не будет – ведь дочь уже такая взрослая. Он будет просто сидеть и ждать со спокойной улыбкой первого дрожания её ресниц.

Всё это казалось ему реальным, но сердце начало его подводить в ту последнюю зиму. Жена с началом болезни мужа сразу вернулась и жила с ними теперь постоянно. Она организовала больницы, реабилитацию и два консилиума. Врачи ободряли, рекомендовали, но после второго консилиума, когда уточнили диагноз, как-то сразу отказались от него, а накануне 8-го марта отпустили домой. Стало не до фантазий: отец сделался безмолвным, полностью оккупировал гостиную, по всей квартире установил режим границ. Выходил только по надобности и на кухню. Перемещался при этом короткими, семенящими шажками, не выпрямляя полностью колен и сильно сутулясь. Когда готовил, нависал над закипающим чайником, чтобы поймать момент и обязательно успеть выключить его до первой бульки. Это казалось ему почему-то важным. С женой у него установилось молчаливое избегание – совершенное искусство, столь частое у интеллигентных людей, бесконечно долго проживающих вместе. Болезнь отдалила его и от дочери. Всё, что он делал, – каждый вечер, предварительно постучав, – заглядывал в комнату Ани. Дальше порога не проходил, боялся натолкнуться на укоризненный взгляд или на слова неудовольствия. Впрочем, это были всё его фантазии. Постояв минуту, кивал часто-часто головой, бормотал неразборчиво пожелания доброй ночи, выходил, так и не подняв глаз. Медленно закрывал за собой дверь, но закрывал не до конца, оставлял щель в миллиметр. Не нарочно. Просто стал невнимателен. Ане приходилось отрываться от занятий, бросать ручку на стол со звуком, самой прикрывать дверь на этот самый последний миллиметр. Иногда отец стучал, но не заходил. Стоял некоторое время перед закрытой дверью, гладил ладонью дубовое полотно, приникал к нему щекой, губами, шептал словечки и скрывался в своей комнате до утра.

Аня всё понимала и, несмотря на диплом, время для своего папы находила. Покупала без напоминаний в аптеке лекарства, раз в неделю готовила его любимую шарлотку (три четверти яблок, четверть груш, набор специй без перца), делилась университетскими новостями, но реакция отца была очень слабой.