Сергей Остапенко - Город не от мира сего. Цикл «Хроники Обсервера». Часть I

Чего Маша не ожидала, так это того, что отец сейчас засмеётся. Он утёр проступившие слёзы, прокашлялся, снова порядочно отхлебнул и изрёк:

– Эх, родная. Красота и юность – это же не навечно. Как сказано в Писании, «красота преходяща и миловидность обманчива, но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы».

Маша вдруг отчётливо поняла, что это действительно так, что её волшебная юная внешность очень быстротечна и увянет так быстро, что она этого не успеет даже заметить. От этой мысли стало ещё горше, так, словно бы обещанный чудесный подарок вдруг оказался траченным молью клубком тряпья.

– Это ужасно, пап, – сказала Маша. – Ужасно. Так быть не должно. Надо как-то исправлять порядок вещей, иначе всё совсем беспросветно.

Фрейнир только крякнул.

– Надо же. У людей дети фридомитствуют, андробежествуют, спиваются в конце концов… А мне свезло. У меня революционерка. Вся в мать…

– Что?

– Ты же умная. Должна была догадаться.

Дорога поплыла перед глазами. Марево длилось несколько секунд, а потом мир снова стал чётким. Мозаика сложилась. Нет никакой загадки. Только политика и кровь. Мать была связана с сопротивлением и погибла во время одного из карательных рейдов. Потому отец так берёг её от всего этого подальше, словно чуял, что дочь удалась в его мятежную супругу Ольгу.

Волна скорби сменилась волной уважения и благодарности к нему. И, теперь уже, безутешной тоски по ней.

Она не проронила больше ни слова на эту тему. Смирение. Потом в сердце ёкнуло воспоминание о Германе. Его образ как-то успел размыться и стать карикатурным, хотя всё случилось лишь несколько минут назад. Маша бросила камень в гулкий колодец своей души, и от его ледяной кладки не отразилось ни звука. Герман собирался бежать один, без предупреждения, даже не задумываясь, что у неё могут быть к нему чувства. Его интересовала только его игра.

– Нет уж, – поджала губы Мария, осознавая, что её чувства к нему тоже были наигранными и незрелыми, а теперь и вовсе растаяли. – Нисколечко я не революционерка. Я жертва революции. Я этих революционеров ненавижу. Глупыши. Подростки. Мне с такими не по пути.

Отец сделал большой глоток.

– А каков же твой путь, дочка?

– Пока не знаю, – честно ответила Маша, наблюдая, как срываются с неба запоздалые снежинки, налипающие на лобовое стекло.

Что ж, она совершила ошибку. Теперь произошедшее изменить было нельзя. Ей остаётся только готовиться к выпускному испытанию и ждать неведомого Странника, которого предрекли карты с древними символами кенаанских мореплавателей. А что ж это за Странник, который не возьмёт её с собой в свои странствия? Надежда всегда есть.

Вечером, зашторив окна и зажёгши все свечи и лампады, которые только нашлись в доме, Мария Фрейнир уложила сегодняшний венок под иконы, достала из потайного места дневник и долго сидела над ним недвижно. Потом на неё хлынул поток, и она аккуратной скифицей 40 40 Скифица – набор алфавитных символов традиционного скифского начертания. Пишется слева направо. , почти без исправлений, торопливо записала нехитрые рифмы:

Если я полюблю без ответа

Я не стану винить никого

Ни Создателя, ни человека

Ни властителя мира сего

Я постигла: нельзя быть счастливой

Средь обмана, иллюзий и слёз

Все пути здесь устроены криво

Все надежды сбываются вкось

Но я верю: на свете есть Город

Без тщеты и проклятья богов

Совершенный, невидимый город

Город… не от мира сего…

Мария Фрейнир, 7.01. 41 41 Счёт новолетий в Богоросии и Евразилии вёлся со дня весеннего равноденствия, так что месяц цветень, в календаре следовал первым.

Покончив с грёзами, Мария включила приёмник всевещания и наткнулась на укровийскую передачу, где один из маргинальных политиков убеждал зрителей, что настал идеальный момент покончить с независимостью Евразилии. Мол, пора мобилизовать все ресурсы, и, заручившись поддержкой миротворцев СБСР и заокеанских союзников, вернуть северо-восточные территории, покуда те в глубоком кризисе. Хватит им-де гулять на свободе, пора назад, под крыло «метрополии». «Иначе империя не успокоится! – брызжа слюной, вещал он. – Они будут продолжать провокации, попытки подрывать устои свободного мира, пытаясь вернуть своё профуканное величие!». Мария переключила кнопку, но увидела заставку Бугорковского канала. Не то. Испражнениям местных звёзд, типа Всеволода Крюкача, она давно не верила. Она вздохнула и нашла черкасские новости.

Кадры замелькали, показывая блок-посты, пугающие надписи новокеноаницей «КАРАНТИН» на щитах загородивших дорогу, и мёртвые тела, которые из-за чрезвычайной заразности сжигали вместе с домами. Она вспомнила слова Германа об истинных причинах «карантина» и ужаснулась своей догадке: тела «сжигают» не потому, что они заразны, а чтобы скрыть тот факт, что они уже погибли в огне. От обстрела или бомбардировки. Ясное дело, это злодеяния чужеземцев с нашивками Дагона на военной форме.

Потом камера показала лицо новостничего, в котором она без труда узнала сегодняшнего случайного знакомца, Андрея.

– Берегите себя, – сказал он, завершая выпуск, и его голос, как ей показалось, виновато дрогнул.

Мария вырвала шнур из сети и, рухнув лицом в подушку, зарыдала.

Ты, ел и пил, был презираем скрыто.

И умер. Всё. Не так ли дохнет скот?

Лишь хлев был шире, да пышней корыто…

Байрон. Паломничество Чайльд-Гарольда

Предчувствие.

Довольно длинное слово, казалось бы, а толком ничего не объясняет. Быть может, предчувствие – это когда в солнечном сплетении жгутик нервов скручивается свастикой, как спиральные рукава галактик, и выжимает в сознание каплю интуитивного знания о будущем.

Или когда на затылок опускается невесомая, но ощутимая вуаль, на которой проступают контуры и конфигурации подсознательных решений. Наконец, если внутри позвоночника включается некий лифт, на котором с верхних заоблачных чакр к нижним спускается безмолвное знание, это тоже похоже на предчувствие. Всё можно представить как метафору, и предчувствие тоже. Проблема не в том, как его определять, а в том, что с ним делать, когда оно возникло. Когда мир начинает катиться к чертям, новостничие первыми попадают под его каток. И выдерживают стресс только те, кто покрылся толстой коркой профессионального бесчувствия.

– Опять? – участливо спросила Иринея, легко тронув его ладонь пальцами.

Он зажмурился, вздохнул и понял, что волна ушла, не захватив его сознание. Это радует. Сейчас было бы не вовремя. Очень не вовремя.

– Да нет, вроде бы отпустило.

Андрей с неохотой повиновался назойливому звуку и нажал на звонере кнопку ответа, не позволив комку спутанных внутренних ощущений оформиться во что-то предметное.