Александр Гончарук - Горошина, а впрочем, о делах земных, небесных и прочих. Истории из параллельных миров

И не знала тут Горошина, плакать ей или смеяться и подумалось ей примерно такое же, как однажды заметил и Шекспир, де: «Жизнь это сказка, рассказанная идиотом».

На том эта сказка пока и кончилась.

У дона Жуана кроме прочих ценных вещей были еще и прекрасные усы, коими он весьма дорожил и неуставанно гордился. Бывало, как с утра расправит усы, да вскочит на коня, так и скачет и скачет по всей местности кругом – и гордится и гордится целый день напролет. Такова, видно, истинная испанская гордость.

Хотя, право слово, на кого уж какой стих нападет: кто в трудах праведных весь век свой неуклонно проводит, кто в неосуществимых высоких мечтаньях, а кто и в беспробудном бездумном разгуле, но, однако, всяк непременно почитает лишь свой путь за исконно истиннный, а всякий иной за ведомо ложный.

А как-то кабальеро сей так уж высоко задрал нос и восгордился, что и не заметил, как заехал в самое болото. И такое там кругом состояние, что даже и природы еще нормольной не возникло, а так, разве какая-то чепуха. Заругался, конечно, грубо, ровно как сапожник, который ежели ненароком шилом себе палец проткнет, ну да сколько не ругай собственное неразумие – оно на то только усмехается:

– Сам, мол, дурак, смотреть надо, а не дремать бессмысленно!

Стал тут дон Жуан глядеть по сторонам, как бы ему поскорей выбраться из этого болота, а там на кочке жабка зелененькая средь рыженькой травки сидит, такая с виду миленькая, но отчего-то и печальная.

Дон Жуан хотя и бывал, бывало, строг и груб со слабым полом, но, однако, и совсем по христиански жалел обойденных натурой физически слабых существ, а потому увидав грустную жабку приостановил коня.

– Что с тобой, милая жабка, – вопросил дон Жуан милостиво, не забыв для вящей представительности и подкрутить усы, – отчего такая печаль на всей твоей зеленой внешности?

– Да как же мне не печалиться, – отвечала жабка, – я на самом-то деле настоящая урожденная принцесса, а вот по воле какого-то подлого алхимического колдовства превратилась в жалкую гадкую жабку! И должна с той поры питаться только мухами да комариками и теперь вот так и останусь в таком недостойном виде, покуда меня, разумеется, не поцелует какой-нибудь проезжий добрый молодец. Но тут никто никогда не проезжает, а всегда только объезжает, потому что болото, а болот кроме комаров да мух никто не любит.

– Стоп, жабка, – воскликнул дон Жуан, в котором вдруг проснулось его высшее природное благородство истинного идальго, – в таком разе я очень даже пойду навстречу справедливости, дабы вызволить тебя из этакого незавидного и даже совсем жалкого состояния.

И соскочив с коня известный укротитель дамских сердец ловко чмокнул жабку в склизкую зеленую щечку.

Тут жабка, как это и заведено в сказках, тут же мгновенно и превратилась…

Но, конечно, она не открыла всей истины, что за принцесса, собственно, была она первоначально, а то бы дон Жуан, верно, вовсе и не стал бы ее целовать и тем изменять ее природное положение, поскольку была-то она прежде самая настоящая нильская крокодильская принцесса из Египта!

Потому и превратилась зеленая жабка против всех ожиданий дон Жуана, никогда не избегавшего возможности поухаживать и поволочиться за принцессами, а то и за их служанками, не в прекрасную принцессу, а в зеленую зубастую крокодилищу.

Жизнь всегда полна разочарований и никто от них никогда не защищен, но иные хитрецы умудряются не дарить им и толики вниманья, а просто отгоняют как назойливых мух.

Дон Жуан не успел даже хорошенько удивиться, как крокодильская принцесса – цап!.. и отхватила у него своим острым, как бритва клыком левый прекрасный ус.

– И это называется благодарность! – возмутился оскорбленный в самых благороднейших своих чувствах рыцарь.

– А не не целуй кого не знаешь, – почти виновато улыбнулась жабка, то есть уже крокодилиха, самой приветливой совсем уж американской широкозубой голливудской улыбкой – во всю пасть, – может еще разок попробуешь, дружок, я ведь не ведаю сколько у меня внутри еще всякого заколдованного накопилось. Тогда уж я непременно человечьей принцессой стать постараюсь.

– Нет уж, голубушка уволь, пусть тебя теперь крокодил поцелует. Кто знает какие у тебя там еще презенты имеются.

– Ну и радуйся, коварный изменщик, что я еще и тебя самого вместе со вторым усом и не зацепила! – Гляди, милок, попадешься мне в другорядь, так эдак-то легко не отделаешься.

– Ищи дурака, – только и сказал дон Жуан и покрутив разочарованно единственный оставшийся ус, вскочил на коня и поскакал прочь. Гордости у него, конечно, поубавилось, но ровно наполовину, поскольку впредь гордиться возможно было лишь одним усом.

И качаясь в седле дон Жуан принялся рассуждать о несправедливых свойствах бытия и неподдающихся ровно никакому разумению своевольных поворотах судьбы.

Вышел раз Христофор Иваныч Колумб прогуляться да вдруг нашел телефон. «Что за штука такая, думает, непонятная?» А там кнопочки разные, так и просятся – нажми, мол, приятель! Нажми! Ну он и нажал на одну, а оттуда голос некий властно-приказательный звучит:

– Открывай, падло, Америку!

Колумб Христофор Иваныч тут и присел где стоял, не от страху, конечно, а чтобы лучше слышать. И слышит снова такое неприятное выражение:

– Открывай скорей Америку, гад паршивый!

– А чего открывать-то сказываете не пойму? – Христофор Иваныч спрашивает.

А оттуда снова голос грозный рычащий:

– Америку, говорю, открывать пора. Открывай, мать твою за ногу! Чего не понимать-то? В школу что ли ни разу не хаживал?

– Да чего открывать-то, ежли непонятно чего? Что за штука-то такая, а? Мерика-то эта? Чего ею меряют-то? – Христофор Иваныч опять спрашивает.

– А ты не мудруй больно-то, а открывай. А то ишь мудрецов-то поразвелось, скоро уж и творцу указывать станут, чего да где да как творить! Иди прямо к королю и скажи, чтоб корабли давал для открытия, – голос из телефона приказывает.

– Да он меня и слушать не станет, еще и в дурдом попадешь! – Колумб ответствует.

– А ты не боись! Штуковина-то эта у тебя в руках на что? Включи да сунь ему под нос, он враз и размякнет, – голос убеждает, – Смелей, паря, иди и действуй!

А к какому королю податься? – задумался тут Христофор Иваныч в полной озадаченности, королей-то в Италии нет, а одни только герцоги. Не пойдешь ведь к герцогу ежли к королю идти приказано?

И решил Христофор Иваныч сперва к папе римскому отправиться, поскольку он слышно всем королям король, хотя и не все короли его слушаются.

Папа римский хотя и земного происхожденья существо, но держиал себя как истинный властитель небесный. Жил он в роскошном дворце высоком и пышном, а вкруг него кардиналы забором толпились, а прочий люд пред ним простыми насекомыми ползал. И там уже с самого утра целая очередь выстроилась короли да князья всякие и все наперегонки спешат туфли папские целовать, чтоб они всегда чистыми были и блестели бы, как новые, потому как папа святой человек и ему такие пиары просто соответствуют.